Психиатрия Дневник психиатра (психиатрическая газета)
№02 2012

С начала 50-х годов прошлого столетия в центре внимания психиатрического сообщества находился профессор Андрей Владимирович Снежневский – заведующий кафедрой психиатрии Центрального института усовершенствования врачей. А вскоре после его назначения директором Института психиатрии АМН СССР, в конце 1962 г. мне выпала большая удача на целых 11 лет стать сотрудницей данного института. Оставив кафедру, Андрей Владимирович не переставал читать лекции по психиатрии для врачей, и мы не пропускали ни одной лекции и ни одного цикла – факультативного, госпитального, цикла лекций для главных врачей, руководителей научно-практических коллективов страны. Читал он лекции всегда по-разному, каждый раз привнося новые данные и новые мысли, не имея при этом перед собой ни единой записи, ни ноутбука, ни слайдов, ни других вспомогательных материалов. Педагог он был совершенно замечательный, материал доносил до слушателей четко, все было понятно, захватывающе интересно. Обращался к фактам истории, приводил взгляды врачей прошлого. С пиететом относился к ученым иных медицинских специальностей и часто цитировал общепатологические наблюдения профессора Ипполита Васильевича Давыдовского и терапевта профессора Владимира Харитоновича Василенко. От нас он требовал наиболее подробного анализа и обсуждения проявлений психического расстройства у каждого из больных, но с предубеждением относился к фанатическому стремлению безусловного диагностического разграничения сходных по клинической картине эндогенных и экзогенных психозов с признаками атипии. По существу он был убежденным приверженцем концепции единого психоза, одним из первых создателей которой в 1950 г. выступил К.Конрад. Предупреждал о недопустимости нозологического догматизма и часто подчеркивал, что метафизическое противопоставление экзогенного эндогенному не выдерживает проверки практикой и что для развития экзогенного психоза (послеродового, инфекционного) необходимы эндогенные предпосылки. Отмечал, что подтверждением тому служат факты, что в семьях больных шизофренией эпизоды экзогенных психозов встречаются значительно чаще, чем в населении, а также, что шизофрения и все варианты маниакально-депрессивного психоза с атипичными признаками клинической картины и динамики, как и шизоаффективный психоз, – лишь разные звенья одного патогенетического процесса. Однако в то же время полагал, что нельзя допустить единство патогенеза при непрерывной и периодической формах шизофрении, даже высказывал иногда мысль, что речь здесь идет о двух разных заболеваниях и что различные патогенные факторы неизменно опосредуются индивидуальными особенностями головного мозга, в том числе возрастными. В этой связи отмечал, что разные вредности могут вызывать одинаковый тип патологической реакции и, наоборот, одна и та же вредность может повлечь разные формы патологического реагирования. Подчеркивал, что диагностический процесс должен быть всегда динамичным, поскольку между разными психопатологическими синдромами существует целая цепь промежуточных состояний, и что полный диагноз должен включать как ближайший, так и отдаленный прогноз. Рассуждая об исходах, дефектных состояниях прогредиентных заболеваний, Андрей Владимирович считал, что при всех психических расстройствах присутствует в том или ином виде аффективная патология и что даже у дефектных апатичных больных, постоянных обитателей психиатрических больниц, наблюдаются колебания витального тонуса, эпизоды повышения или, наоборот, упадка активности. Он приводил знаменитое высказывание французского психиатра Жака Вие, описавшего поздние ремиссии по типу «новая» или «вторая жизнь» после нескольких лет непрерывного течения шизофрении. «Человек – это самое совершенное творение, это – великан природы, но психическая болезнь может настолько его разрушить, что великаны становятся павшими. Однако даже павшие, они все равно остаются великанами, павшими великанами». Чуждый каких-либо проявлений напыщенной кичливости, Андрей Владимирович мог с легкостью признать допущенные неточности в оценке состояния больного и в таких случаях говорил: «Ну, значит, я ошибался». Личность это была неординарная и неоднозначная, как и многие нестандартно и глубоко мыслящие люди. Это был авторитарный лидер, диктатор, требовательный, что порой доходило до деспотизма. Темп обработки научного клинического материала в институте был установлен напряженный. Праздности он не терпел и любил повторять: «Психиатрия – это вам не хаханьки, это пот, кровь и слезы, пять часов на сон, остальное – работа». Сам он был удивитель- но работоспособным. Вставал в 5 утра, кофе, завтрак – все сам, пока спали члены семьи, и чья-либо статья, которую получил накануне, а днем уже возвращал с замечаниями и советами. Ежедневно приходил в институт за 1,5 часа до начала рабочего дня и в эти ранние часы проводил амбулаторный прием больных, число которых доходило до 15–20 в день. Но ассистировать ему в это неурочное время было большой удачей, и мы старались эту возможность не упускать, потому что даже краткое общение с мэтром много давало для пополнения знаний и, что называется, «информации для размышления». У него был особый, уникальный стиль расспроса больных. Располагающая улыбка, заинтересованное участие и отношение как к нормальному человеку, будь то давний больной с хронической патологией и дефектом, пациент интеллектуальной профессии с пограничным расстройством, ребенок или глубокий старик. С первых слов устанавливался контакт, и тема беседы обретала интерес с обеих сторон. Говорил с литератором, актером, поэтом, философом на языке пациента. Потому, что был в курсе событий культурной жизни, первым прочитывал новинки литературы – Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Альбер Камю, Жан-Поль Сартр. Интересовался философией экзистенциализма, обсуждал еще малоизученные вопросы экзистенциальных депрессий, мировоззренческих кризов и стремился проникать вглубь нерешенных проблем. Рассуждая о причинах увеличения заболеваемости депрессиями, наряду с такими факторами, как урбанизация и ускорение темпа жизни, приводил и причины более глобального плана, такие как все большее осознание человечеством своего одиночества и незащищенности во Вселенной и расплата за увеличение продолжительности жизни (с учетом сокращения детской смертности и преодоления особо опасных инфекций, уносивших в прошлом миллионы молодых жизней). Андрей Владимирович Снежневский был, безусловно, личностью одаренной, значительной и глубокой. Он создал стройную систематику различных форм шизофрении и вообще психических расстройств, которая и в настоящее время остается основой классификации заболеваний. Ценил сотрудников бывшей своей кафедры, руководство которой вскоре после своего назначения директором института передал профессору Виктору Михайловичу Морозову, памяти которого мы не забываем поклоняться и преклоняться. Вообще это было светлое поколение талантливых педагогов и ученых, воевавших и победивших в той самой кровопролитной войне. И сам был от Бога доктор, педагог, ученый. И великий стратег, беспроигрышно разменявший карту в разгар подковерной борьбы за место директора создаваемого на рубеже 80-х годов Центра психического здоровья. Он с достоинством преодолел создавшуюся интригу и возглавил научный центр, первоначально объединивший три института. Оппоненты не преминут напомнить и о борьбе за приоритетные позиции в психиатрии на рубеже 50-х годов, о публичных выступлениях с острой критикой старых идей некоторых психиатров. Все это было, были и диссиденты, и антипсихиатрическая волна, и другое государственное устройство, когда наукой управляли чиновники из верховных инстанций власти. Но была и созданная им школа классных специалистов в психиатрии. И как сказал один хороший писатель совсем по другому поводу: «Виноваты были не комиссары, виновато время». Времена могут меняться, но незыблемым остается научное и культурное наследие человечества. Наверное, об этом думал Андрей Владимирович, когда говорил о большом значении сохранения научных материалов. Он высоко оценивал работу хранителей архивов и подчеркивал, что ученый прославляется не только своими открытиями и учениками, не только созданной им школой последователей, но и в значительной степени тем научным архивом, который остается после него. Остается, как осталась и будет существовать школа учеников, последователей и продолжателей научных исследований. Но когда я прихожу на Новокунцевское кладбище и неподалеку от входа, слева от центральной аллеи, вижу скромный памятник с очень точным профилем мэтра, то к этим моим воспоминаниям примешивается какое-то щемящее чувство, и хочется думать, что великаны, даже ушедшие от нас навсегда, все-таки остаются великанами.