Психиатрия Дневник психиатра (психиатрическая газета)
№01 2016

Личности знаменитого русского царя Ивана Грозного была посвящена специальная монография известного отечественного психиатра П.И. Ковалевского. Вышедшая еще в XIX веке, его книга «Иван Грозный и его душевное состояние» полна интересных наблюдений и умозаключений. Но психопатологический анализ в ней выполнен на уровне психиатрической науки того времени. П.И. Ковалевский все анализирует с позиций учения о дегенерации (наследственном вырождении). Он рассматривает выдающегося Рюриковича как наследственного дегенерата, заболевшего сперва неврастенией, которая затем перешла в паранойю.

Ранее попытку осветить «душевную болезнь царя Иоанна Васильевича IV Грозного» предпринял Я. Чистович. В приложениях к его книге «История первых медицинских школ в России» (Санкт-Петербург, 1883) есть небольшая статья, в которой, однако, содержатся почти все основные положения, развитые затем П.И. Ковалевским.

Паранойяльность обычно проявляется в возрасте 30–40 лет. Труды русских историков (Н.М. Карамзин, Д.И. Иловайский, Н.Н. Костомаров, Н.Н. Фирсов, В.О. Ключевский) свидетельствуют, что ужасы в царствование Ивана Грозного начались после того, как ему исполнилось 30 лет. Предшествующий период, связанный с деятельностью умных сподвижников государя Сильвестра и Адашева и ознаменовавшийся успешными завоеваниями, упрочением единого независимого русского государства, называют даже «золотым веком» в царствовании Иоанна.

Развертыванию паранойяльной картины часто предшествует какой-либо толчок (психическая травма, телесное заболевание). Подобное случилось и в жизни неординарного царя: на четвертом десятке он перенес какое-то смертельно опасное заболевание, а вскоре после этого потерял первую горячо любимую жену Анастасию, по которой тосковал до конца своих дней.

В 1564 году Иван Грозный со своей семьей, узким кругом доверенных лиц, захватив с собой казну и дворцовое имущество, неожиданно покинул Москву и поселился в Александровской слободе. Причина бегства – непрестанные мысли о преследовании со стороны бояр, мнимых заговорах, хотя, как свидетельствуют историки, к тому времени не только заговоров, но и какого-либо неповиновения со стороны бояр уже не было. Мысль о спасении бегством и позже неоднократно вспыхивала в сознании Иоанна. 

В своем завещании, написанном около 1572 года, он серьезно изображает себя изгнанником,  скитальцем. В.О. Ключевский писал о его намерении бежать в Англию и искать пристанища у английской королевы.

Принимая посольство с мольбами вернуться в Кремль, царь сказал о боярах: «Извели нашу кроткую и благочестивую супругу Анастасию Романовну, и, если бы Бог нас не охранил, открывая их замыслы, то извели бы и нас, с нашими детьми. Того ради, избегая зла, мы поневоле должны были удалиться из Москвы...»

Как свидетельствуют летописи, в период бегства во внешности царя внезапно произошли резкие перемены. Прежде статный и красивый, он как-то вдруг постарел, осунулся, лишился почти всех волос. Как свидетельствуют летописи, царь стал «нелеп», то есть некрасив.

Иоанн согласился вернуться на трон при условии предоставления ему по сути неограниченной диктатуры, права расправляться с кем захочет и как захочет, и чтоб никто ему в этом не перечил. Даже духовенство лишено было права просить царской милости к осужденным.

Кремль – древняя резиденция московских великих князей – уже не казался Иоанну безопасным. Он скрывался то в укрепленной Александровской слободе, окруженной заставами и дозорами, то в специально выстроенном для него дворце на Неглинной за глубокими рвами и высокими стенами.

Но главное – для обеспечения своей безопасности царь создал опричнину, особую касту людей, наделенных неограниченным правом убивать царских врагов и грабить их имущество. Молодые, отчаянные, часто с темным прошлым, отрекшиеся от друзей и родных, царские дозорщики не просто исполняли охранные функции – они активно выискивали внутреннюю крамолу, могли подозревать любого во всевозможных заговорах. Между тем авторитетные историки свидетельствуют, что в опричнине в то время особой необходимости вовсе не было. Политическая сила боярства была уже подорвана, а местничество лишало удельных властителей способности к дружным действиям. Знатнейшие бояре своим правлением в период малолетства Иоанна снискали ненависть народа. Боярская крамола в этот период не шла дальше помыслов о сохранении собственной жизни и бегства в Литву. Ни о каких заговорах, покушениях на самодержца со стороны бояр не было и речи.

Разгул опричнины был страшен: ежедневно в Москве «кромешники» (так в народе называли опричников) убивали десятки людей. Трупы валялись на улицах, и никто не смел их убирать. За пределами столицы царила такая же вседозволенность. Крестьянство было разорено полностью, по селам будто бы прошла неприятельская армия. Другая часть государства, именуемая земщиной, хотя формально считалась независимой от опричнины, но фактически была полностью бесправной и целиком ей подвластной. У земщины в пользу опричнины отнималась не только земля, но и дома, домашнее имущество. Тысячи людей посреди зимы выгоняли из дома и толпами отправляли пешком обживать далекие пустые земли.

В условиях постоянного поиска заговоров и измен чрезвычайно развился культ доносов. Царь жаждал доносов. И появилась масса доносчиков, желавших на несчастье других создать себе положение. Тем более что обвинения, содержавшиеся в доносах, никем фактически не проверялись. Признавалась единственная форма доказательства вины – признание под пыткой. А мастерство пыток достигло изуверской утонченности. Сам царь изобрел для этой цели специальный «жгучий состав». Естественно, что под страшными пытками люди не только признавались в своей мнимой вине, но и оговаривали других.

Для обнаружения заговоров использовался и метод провокаций: Иоанн, желая проверить преданность бояр, подсылал им подложные письма, якобы от польского короля. Если на следующий день эти письма получатель не приносил в царский дворец, он подозревался в измене.

Казненные, убитые и замученные во время пыток в царствование Ивана Грозного исчислялись десятками тысяч. Казнили не только осужденных, но и их близких и дальних родственников, друзей, слуг, малолетних детей. Наряду с казнями широко практиковались ссылки в дальние, полудикие места. Впрочем, ссылка, как это было с митрополитом Филиппом, не освобождала от последующей казни.

Ненависть к своим мнимым преследователям сначала была направлена на узкий круг лиц, но затем перекинулась на многие семьи, сословия, даже города. Ненавистным сословием для царя стало боярство – от бояр он много натерпелся в раннем детстве. Во время бегства из Москвы все боярство он обвинил в тайном заговоре.

Ненависть к целым городам бывает обусловлена у параноиков каким-либо связанным с этим городом неприятным событием в их прошлой жизни, особенно если это событие больно ударило по их самолюбию. Иван Грозный возненавидел Новгород и Псков. В начале его царствования, вскоре после торжественного обряда венчания на царство, жители этих городов осмелились омрачить торжество, прислав свои делегации к царю с челобитной на несправедливость его вельмож и некоторых установленных порядков. Смиренных челобитчиков обвинили в бунте, а ненависть к Пскову и Новгороду всю жизнь тлела в сердце царя. В последние годы царствования он поверил дикому и вздорному доносу о якобы возникшем заговоре знатных новгородцев, в том числе служителей православной церкви, собравшихся передать Новгород католической Польше. И вот русский царь со своим войском отправился в поход против своих же городов, причем городов отнюдь не бунтующих, а являвших собой к тому времени пример верноподданичества.

Вся земля от Москвы до Новгорода была предана огню и мечу. Был сожжен Клин, разграблены Тверь, Торжок, Валдай, Вышний Волочек и другие города и поселения. Было приказано всех встречных на дорогах убивать, дабы они не могли предупредить другие города. Новгород был заранее окружен войсками, чтобы из него никто не смог выйти. Город был разграблен, а жители перебиты. По свидетельствам летописцев, в Новгороде были убиты от 15 до 60 тысяч жителей. Волхов был запружен плывущими мертвыми телами. И только случайность спасла жителей Пскова от такой же судьбы.

Объектом идеи преследования становятся со временем самые близкие люди – родные, друзья. Иоанн, подозревая в измене, умертвил своих родственников – двоюродного брата князя Владимира Андреевича, его жену, старуху мать (монахиню) и жену его брата (тоже монахиню). Кстати, в расправе с князем Владимиром Иоанн избрал способ, к которому, по-видимому, охотно прибегают стоящие у власти паранойяльные личности, когда хотят избавиться от лица, пользующегося авторитетом, популярностью или занимающего высокое положение, 

– насильственное самоубийство. Он заставил князя Владимира выпить яд.

Заговоры и измены стали чудиться царю даже в среде излюбленной им опричнины: князь Вяземский, отец и сын Басмановы (царские любимцы) были подвергнуты жестоким пыткам и казнены. Сам главарь удальцов-палачей Малюта Скуратов избег подозрений и казни, по-видимому, лишь потому, что погиб в одном из боев.

Рука об руку с идеями преследования у больного паранойей идут идеи отношения, а зачастую – воздействия и отравления. Вероятно, эти идеи также были присущи Иоанну. По словам летописцев, в печальных взоpax своих вельмож царь усматривал предательство, а в их молчании ему чудились угрозы и укоризны. «Отгадывать» по взглядам чужие мысли – одна из характерных черт бреда отношения.

Страх быть отравленным все время тяготел над Иоанном. Пищу и вино он брал только из рук Вяземского или Федора Басманова. Причину смерти своих жен (Анастасии, Марии и Марфы) он видел в «порче» со стороны придворных и родственников прежних жен. Тем не менее яд и отрава сделались одним из средств для расправы с мнимыми врагами. 

В обязанности лейб-медика голландца Бомевилля входило приготовление ядов, а царский кравчий Федор Басманов на пирах подносил от царя чаши с отравленным вином боярам, подозреваемым в измене.

Не менее угнетал Иоанна страх стать предметом колдовства и злых чар. Именно эти обвинения были предъявлены его бывшим любимцам Вяземскому и Басманову. Заподозрить их в измене, по-видимому, казалось невероятным даже для Иоанна. Он настойчиво повторял, что его первую любимую жену «извели».

Была обвинена в намерении «чародейством извести царя» и некая Мария, подозреваемая в близости с Адашевым – приверженцем царя в его молодые годы, на которого с годами пал царский гнев. Ее и заодно пятерых ее сыновей казнили.

Если страх быть преследуемым и убитым толкал на жестокость и убийства, а страх быть отравленным – на отравление других, то страх быть околдованным обусловливал повышенный интерес к сверхъестественным предметам. Царь жадно прислушивался к астрологическим гороскопам голландца Бомевилля (а гороскопы хитрого лекаря, конечно, сулили заговоры, бунты и измены). В последние годы жизни Иоанн окружил себя разного рода колдунами и волхвами.

П.И. Ковалевский, анализируя психопатологическое состояние Ивана Грозного, целиком сводит его к бреду преследования.

С современной точки зрения в поступках и помыслах Иоанна можно обнаружить также чрезвычайно характерные для параноика идеи величия. На первый взгляд, это может показаться парадоксальным. Какие же идеи величия могут быть у лица, и без того занимающего в своем государстве самое высокое положение?

Среди паранойяльных идей величия обычно фигурируют две основные темы – родственная близость к лицам, стоящим во главе государства, обладающим всей полнотой власти и пользующимся высшими степенями почета, или великие изобретения, открытия, жажда признания выдающихся научных заслуг. В каком виде эти темы могут проявляться у параноика, стоящего у власти?

Иван Грозный первым среди московских государей торжественно, со всем церковным великолепием венчался на царство. Правда, титул царя впервые был принят его дедом Иваном III. Перед иноземными послами и в дипломатических бумагах, адресованных в другие государства, Иван III именовал себя царем и самодержцем, желая показать, что создал единое, сильное, независимое от татарского ига русское государство. Пышный обряд величия ему был ни к чему.

Иное дело – Иван Грозный. Царский титул был для него прежде всего символом божественного происхождения его самодержавной власти. Он желал быть не просто великим князем, первым среди московских князей, признанным вождем правящего класса. Он мечтал подняться над подчиненными ему князьями и боярами на недосягаемую для них высоту. Ивана Грозного не удовлетворяло безоговорочное признание ими его власти над собой по праву отчины, то есть наследства. Таким правом пользовались все бояре в отношении своих поместий. При всяком удобном случае Иоанн старался показать всем и вся божественное происхождение своей царской власти.

Польскому королю Стефану Баторию, избранному на трон польской шляхтой, он писал, укоряя выборным происхождением его власти: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по Божьему изволению, а не по мятежному человеческому хотению...» Первым среди московских государей Иван Грозный стал считать себя царем в настоящем библейском смысле этого слова – помазанником Божьим.

Была создана целая «ученая» теория происхождения его царственной власти. Образ могущественного римского императора Октавия Августа, властителя огромной империи, носившего титул цезаря, то есть царя, заманчиво маячил перед воображением Иоанна. Услужливо была пущена в ход нелепая легенда о том, что этот римский цезарь перед смертью разделил всю вселенную между своими наследниками, а брата своего Пруса посадил царствовать по берегам Вислы, отчего эта земля и зовется Прусской. Рюрик же, от которого вели свой род московские великие князья, якобы является потомком этого Пруса в четырнадцатом колене. Так была создана «теория» происхождения царя Ивана Грозного от римских цезарей.

Еще одна легенда была пущена в ход. Византийский император Константин Мономах прислал киевскому князю Владимиру свой царственный венец, бармы и цепь. Владимир якобы завещал хранить эти реликвии до тех пор, пока не появится на Руси достойный самодержец. Вот Иоанн и повелел московскому митрополиту Макарию венчать себя на царство шапкой, бармами и цепью Мономаха. Доказывать свою родственную близость к византийскому двору Иоанну не было нужды – его бабка, Софья Палеолог, действительно была племянницей последнего византийского императора. Здесь легенда должна была доказать, что Иоанн – самый достойный среди своих предков, что он – избранник Божий.

Но и этого оказалось мало. В народе пустили слух, что явилось наконец предсказанное Апокалипсисом последнее «Шестое царство» – царство Московское. Широко распространялся девиз: «Москва – третий Рим, а четвертому не быть», задолго до царствования Иоанна высказанный монахом одного из псковских монастырей. Следовательно, с падением римской и византийской империй Москва остается единственным царством, а московский царь – единственным наместником Бога на земле. Отсюда уже рукой подать до идеи мирового господства.

Как видно, если у обычного параноика идеи величия могут проявиться в мыслях о его «высоком происхождении», то для параноика, стоящего у власти, они превращаются в идею мирового господства и исторической фатальности его власти.

Во времена Ивана Грозного науки в нашем смысле еще не существовало. Изобретения и открытия хотя и осуществлялись, но еще не давали их авторам мировой славы и всеобщего признания. Место науки в духовной жизни общества занимало богословие. Иоанн страстно отдавался богословским занятиям и считал себя непререкаемым авторитетом в богословских вопросах. Каждый день после обеда в Александровской слободе он вел поучающие душеспасительные беседы со своими изуверами-опричниками. Он сам писал сочинения на богословские темы. 

В этих сочинениях обнаруживается одна черта, чрезвычайно характерная для наукообразных трактатов параноиков, – огромное количество пространных цитат. Как отмечал В.О. Ключевский, «Иоанн любил пестрить свои сочинения цитатами кстати и некстати». Даже в его письмах к князю Курбскому, его бывшему сподвижнику, бежавшему за рубеж, он на каждом шагу вставляет отдельные строки из Писания, иногда выписывает подряд целые главы из ветхозаветных пророков.

Кроме идей преследования и величия Иван Грозный имел определенные характерологические черты, присущие паранойяльному развитию личности.

Нетерпимость к замечаниям в свой адрес, невыносимость противоречий обычно служат частой причиной конфликтов и скандалов. Как писали русские историки, Иван Грозный считал добрый совет посягательством на свои права, несогласие со своими планами – крамолой, заговором и изменой. Противоречие нередко вызывало у него вспышки неукротимой злобы и яростного гнева и вело к дикой расправе. Убийство Иваном Грозным своего сына, пожалуй, может служить самым разительным, но не единственным примером: на одном из пиров Иоанн вонзил нож в сердце Оболенского, намекнувшего на его противоестественную связь с Федором Басмановым. Нетерпимость к непослушанию доходила до абсурда: он велел изрубить присланного ему в подарок из Персии слона за то, что тот не стал перед ним на колени.

По словам В.О. Ключевского, царю ежеминутно нужно было чувствовать, как его любят и уважают, как ему преданы. Те, кому это удавалось, некоторое время пользовались его доверием (друг детства Федор Воронцов, затем Сильвестр и Адашев, позже Федор Басманов и Малюта Скуратов). Но безграничное доверие всегда было временным. Все они, кроме Малюты, погибли по вине Иоанна.

Другая черта – умелое использование в личных целях общественной морали, извлечение выгоды из господствующих в обществе взглядов, стремлений, законов – претерпевает у параноика, стоящего у власти, своеобразную трансформацию. В подобной ситуации параноик сам в значительной мере способен влиять на мораль общества, во главе которого стоит, и извлечение выгоды из морали оборачивается оправданием творимых беззаконий, в первую очередь репрессий, перед лицом истории. Эта жажда оправдаться перед историей обусловливает, по-видимому, чрезвычайное развитие ханжества.

Ивану Грозному страстно хотелось примирить свою бесчеловечную жестокость с религиозной моралью своего времени. Всем своим лютостям он всегда пытался придать видимость закона. Свои репрессии царь объяснял обязанностью вершить истинное правосудие: кто злоумышляет против него – помазанника Божия, тот – враг всего православного царства, а следовательно, и самого Бога. Он умело внушал своему окружению, что его руками вершится Божья воля, что он ниспослан Богом для борьбы с врагами отечества. Он неоднократно ханжески жаловался на тяжесть выпавшей на него исторической миссии, проявлял лицемерную заботу о душах казненных и замученных людей, рассылая по церквям и монастырям поминальные списки и щедрые подношения на поминовение усопших.

Фанатичная религиозность 

Иоанна имеет свои паранойяльные корни – ведь он считал себя наместником Бога на земле. Но ханжество сквозило и в его религиозности. Отобрав из числа опричников самых отчаянных и жестоких и поселившись с ними в Александровской слободе, Иоанн создал дикую пародию на монастырь. Опричников он обрядил в черные монашеские одеяния, под которыми они продолжали носить раззолоченные и обшитые соболями кафтаны. Сам Иоанн провозгласил себя игуменом. Днем он казнил или присутствовал на пытках в застенках, а по ночам молился со всей своей братией, звонил к заутрене, читал и пел на клиросе, а земные поклоны клал столь усердно, что кровоподтеки не сходили у него со лба. Во время трапезы, когда все опричники объедались и опивались вином, царь за аналоем читал назидательные поучения святых отцов церкви о посте и воздержании.

Ханжество Иоанна проявлялось также в приступах показной скромности. Последняя, пожалуй, заметнее всего обнаруживалась в истории с «царями Симеонами». Разделив государство на земщину и опричнину, Иоанн объявил, что он якобы опричнину оставляет за собой, а земщине дает своего «царя». Он посадил на московский трон пленного казанского царя, крещеного татарина Едигера-Симеона, затем быстро убрал его и посадил другого татарина, также окрещенного Симеоном, и дал ему титул «великого государя всея Руси». Все указы писались от имени этого «царя», а сам Иоанн ездил к нему на поклон как простой боярин, писал челобитные, в которых униженно называл себя князем московским Иванцем, бьющим челом со своими детишками. Но всю власть в государстве Иоанн, конечно, оставил себе. Больше года он наслаждался собственной «скромностью», а затем отправил «царя» Симеона в ссылку.

Ханжество сквозило и в изуверской расправе с конюшим Федоровым. Иоанн вообразил, что конюший хочет свергнуть его с престола и сделаться царем. Он велел обрядить Федорова в свои царские одежды, посадил на трон, кланялся ему в ноги, называл царем, а затем вонзил ему нож в сердце.

Показной аскетизм Иоанна, изнурительные посты, длительные моления бессонными ночами сочетались в нем с кровожадным зверством и половой распущенностью. Иоанн переменил семь законных жен (православная церковь допускала лишь три законных брака) и сменил, по свидетельству летописей, около пятидесяти наложниц. Он велел приводить к себе чужих жен, затем отдавал их на поругание опричникам и после этого отправлял женщин к мужьям. Если же опасался мести, умерщвлял их. Иоанн сожительствовал со своим кравчим молодым красавцем Федором Басмановым, а по намекам некоторых летописцев, и с молодым боярином Вельским. Предполагают, что Иван Грозный понуждал к сожительству жену своего старшего сына Ивана. Незадолго до смерти дряхлый, прикованный к постели, заживо разлагающийся «кесарь» вожделел к пришедшей его навестить жене младшего сына Федора (будущая царица Ирина). Невестка в омерзении и страхе убежала от своего сладострастного свекра. Когда же к нему пришел сын Федор, Иоанн стал убеждать наследника в неверности его жены, говорить о том, как она распутна, что с нею надо развестись и заточить ее в монастырь.

Особо жгучая ненависть у параноика возникает к тем, кто когда-либо оказывал ему помощь. У Ивана Грозного такой род ненависти обращается на сподвижников, кому параноик был обязан своим возвеличиванием. В первую половину царствования Иоанна велись успешные войны. Впоследствии царь почти поголовно обвинил в измене всех, кто прославился ратными подвигами, и жестоко расправился с ними.

Упрочению своей государственной власти Иоанн в значительной мере был обязан умной политике помощников его первых лет – Сильвестра и Адашева. И их судьба оказалась трагичной.

Для идей преследования, которыми терзался царь, характерна еще одна отличительная черта, которая отмечается в Псковской летописи: страх преследования и связанная с ним жестокость обострялись внезапными приступами. Начиналось все на фоне относительного душевного покоя. Во время долгих богослужений лицо Иоанна внезапно искажалось, и он отдавал самые жестокие и бесчеловечные приказания.

Посреди трапезы царь издавал иногда дикий крик, который был сигналом сбора для опричников, и они мчались вместе с повелителем пытать и казнить томящихся в застенках. Такой же крик во время трапезы в Новгороде послужил сигналом для разгрома города. Но приступы обрывались так же внезапно, как и начинались. П.И. Ковалевский полагает, что Псков избежал судьбы Новгорода только потому, что у Иоанна миновал подобный приступ.

Видимо, кошмарная жестокость Иоанна, его садизм, личное участие в истязаниях и пытках, собственноручные убийства своих мнимых врагов так же, как и приступообразные состояния, проявляющиеся аффектами ярости и лютыми зверствами, – все это объяснимо наличием в его характере эпилептоидных черт. Сам Иоанн эпилепсией не страдал, но наличие какой-то скрытой неполноценности можно подозревать.

Эпилепсией болел его сын Дмитрий. А сын Иван обнаруживал некоторые эпилептоидные черты.

В последний год своей жизни (Иоанн умер в 53 года), по словам очевидцев, царь заболел какой-то странной болезнью: «В течение многих дней и не говорил ни с кем, ни пищи не принимал, ни даже звука не издавал, так что, казалось, он онемел. А затем, по истечении многих дней, когда болезнь открывала ему уста, он только звал своего сына Ивана (ранее убитого. – Авт.). Ему мерещилось, что он видит Ивана, что он слышит Ивана, что тот с ним говорит, что он перед ним стоит, а иногда жалобно призывал его к себе как бы живого».

Это немногословное описание, приведенное П.И. Ковалевским, который позаимствовал его у Одеборна, – довольно яркая психотическая картина, вовсе не характерная для паранойяльных расстройств. Речь могла идти о психозах другого рода. Можно предположить, что причиной тяжелого поражения мозга в последние годы жизни Иоанна был сифилис. Царь умирал, заживо разлагаясь, покрытый гниющими язвами, что характерно для запущенной формы зтой болезни. 

К ней привели его распутство и чрезвычайное распространение (знаменитая «пандемия») сифилиса в европейских странах в XVI веке, докатившееся и до Московской Руси.

Во всяком случае, картина предсмертного психоза у Иоанна, когда преобладали яркие зрительные галлюцинации, не может свидетельствовать в пользу известной схемы развития параноидной шизофрении вслед за паранойяльным этапом.

Что было до этого у Ивана Грозного – только паранойяльная психопатия, сформировавшаяся на предшествующей эпилептоидной основе, или паранойяльное развитие, достигшее психотического уровня? Вероятнее всего, началось с первого и постепенно перешло на второе. Поначалу идеи преследования сосредоточивались на боярстве, ненавистном Иоанну с детства, где действительно могли быть его потенциальные противники. Такие идеи еще можно назвать сверхценными, а не бредовыми. Но когда Иоанн начал зверски уничтожать самых преданных и близких ему людей по клеветническим доносам, которые никогда не проверял, а то и без всякого повода, по собственному наитию «разгадывая» их измену, то подобное поведение уже определенно можно назвать бредовым.

Большая власть, в силу стечения обстоятельств оказавшаяся в руках паранойяльной личности, действует на нее крайне пагубно, накладывая особый отпечаток, чрезвычайно обостряя паранойяльные черты. Это имеет далеко идущие последствия для общества, во главе которого стоит параноик. Его идеи преследования оборачиваются диктатурой зла, созданием особой касты вершителей этого зла, порчей устоявшихся традиций добра и справедливости. Идеи величия претворяются в обожествление личности параноика-властелина.

Конечно, возникновение подобных социальных явлений имеет свои социальные причины, а не только одну злую волю исторической личности. Ведущее значение социальных факторов в трагических событиях царствования Ивана Грозного было живо подмечено известным русским писателем и поэтом А.К. Толстым. Завершая свою повесть «Князь Серебряный», он призывал: «...изгладить из сердец наших последние следы того страшного времени, влияние которого, как наследственная болезнь, еще долго потом переходило в жизнь нашу от поколения к поколению! Простим же грешной тени царя Ивана, ибо не он один несет ответственность за свое царствование: не он один создал свой произвол и пытки, и казни, и наушничество, вошедшее в обязанность и в обычай. Эти возмутительные явления были подготовлены предыдущими временами, и земля, упавшая так низко, что могла смотреть на них без негодования, сама создала и усовершенствовала Иоанна, подобно тому, как раболепные римляне времен упадка создавали Тивериев, Неронов и Калигул.

...Простим же грешной тени Ивана Васильевича, но помянем добром тех, которые, завися от него, устояли в добре, ибо тяжело не упасть в такое время, когда все понятия извращаются, когда низость называется добродетелью, предательство входит в закон, а самая честь и человеческое достоинство почитаются преступным нарушением долга! Мир праху вашему, люди честные! Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление Божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямой дорогой, не бояся ни опалы, ни смерти, и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто на свете не пропадает, и каждое дерево, и каждое слово, и каждая мысль вырастает как древо: и многое доброе, и злое, что, как загадочное явление, существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего».

Корни на самом деле оказались глубокими, и до настоящего времени из темных недр минувшего демоны выходят на поверхность многострадальной действительности. Совсем недавно методы Ивана Грозного снова апробировались в нашем государстве, когда власть в который раз оказалась в руках психопатической личности.