Психиатрия Дневник психиатра (психиатрическая газета)
№03 2016

Как и все нормальные студенты, интересовавшиеся психиатрией, я познакомился с именем Поля Кильхольца еще в институте. Хрестоматийную схему антидепрессантов и тяжести разного вида депрессий (так называемую схему Кильхольца) мы учили чуть ли не наизусть. Мог ли предполагать в те далекие 1960-е годы, что судьба вскоре сведет меня с этим удивительным человеком, и не только сведет, но и предложит работать вместе с ним в увлекательнейших международных исследованиях, даст счастливый шанс проводить встречи и совещания, готовить протоколы исследований и обсуждать доклады, выступать в симпозиумах, участвовать в совместных публикациях и, наконец, просто иметь возможность общаться с ним, бывать у него дома и принимать его у себя.

Уже учась в аспирантуре, я впервые увидел профессора Кильхольца в Москве, в середине 1970-х годов, когда участвовал в симпозиуме, организованном компанией «Сиба-Гейги». Мне посчастливилось встречать его с коллегой в аэропорту, и он был очень терпелив к моему французскому, ибо английский я в ту пору еще знал плохо. Помню, что меня поразила спокойная и весьма демократическая форма общения этого выдающегося психиатра со вчерашним студентом. Кильхольц был высок, худ, лыс, нетороплив в движениях. Он всегда носил строгие темно-синие костюмы с неизменным белым платочком, чуть выглядывающим из нагрудного кармана. Профессор не был щеголем, в одежде был консервативен. На его руке были старые швейцарские часы, показывающие, однако, всегда самое точное время. Иногда он брал сигарету и в эти минуты покашливал, и тембр его голоса выдавал старого курильщика. Говорил он медленно, в основном по-английски с заметным немецким акцентом, а если быть более точным, с акцентом швейцарским (то, что называют «свитцер дойч» – швейцарским немецким). Как-то позже он мне сказал в шутку, что это язык настоящих шпионов: его никто не может понять, даже немцы.

Так получилось, что в 1979 г. я был направлен на работу во Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) в Женеве, поначалу в качестве консультанта. Время было не самое благоприятное: наши войска вошли в Афганистан, академика А.Д.Сахарова отправили в ссылку – отношение к нам было соответствующее. Программа ВОЗ по биологической психиатрии, инициированная доктором Феликсом Вартаняном, не была в числе приоритетных у руководителя отдела психического здоровья ВОЗ, и он старался ее изменить и перенаправить. За те 8 месяцев, пока я не перешел из разряда консультантов в ранг старшего медицинского офицера, этого сделать не удалось, и здесь безусловная заслуга Поля Кильхольца, который своим авторитетом, вместе с другими ведущими психиатрами, отстоял данную программу. Профессор Кильхольц был бессменным председателем международной группы специалистов, которые проводили ежегодные совещания (с 1976 по 1988 г.), на них обсуждались международные коллаборативные проекты на разных стадиях выполнения: вначале рассматривались новые предложения, затем обсуждались детали тренинга исследователей для начинающих свою жизнь проектов, далее переходили к ходу выполнения идущих исследований и в конце говорили о результатах законченных программ и вопросах публикаций. О масштабах подобных работ говорит пример исследования дексаметазонового теста при депрессиях: 12 центров из 10 стран собрали 800 образцов крови и переправили их в одну лабораторию для анализа; туда же направили и 220 контрольных образцов. Данные клинических результатов также сопоставляли в одном центре. В какие-то месяцы мы работали над 18–20 коллаборативными исследованиями одновременно, и мне как секретарю этой группы приходилось нелегко, но я всегда чувствовал поддержку профессора Кильхольца. Я же, в свою очередь, старался также не подвести его – ведь в нашей группе бок о бок работали такие ученые, как Ганс Гиппиус и Норберт Матуссек (Мюнхен), Оле Рафаельсен и Пер Бек (Копенгаген), Жюльен Менделевич (Брюссель) и Херман ван Прааг (Нью-Йорк), Уильям Банни и Стивен Поткин (Ирвин), Тим Кроу и Алек Коппен (Великобритания). На наших совещаниях бывали Поль Янссен и Макс Гамильтон, а также многие исследователи из Японии, Индии, СССР, Колумбии, Нигерии, Марокко и других стран.

В таких больших проектах очень важно дать тон, создать правильную атмосферу, найти нужные подходы к решению самых разных проблем. И Поль Кильхольц блестяще справлялся с этим – его авторитет был непререкаем среди коллег. Он первым понял необходимость обучения врачей общей практики распознаванию и правильной терапии депрессий, под его руководством были инициированы три огромных международных проекта транскультурального направления, посвященного эффектам разных дозировок психотропных средств в различных популяционных группах. А я из своей клинической практики помнил, какие нелегкие задачи ставили перед нами выходцы из стран Африки или Азии, когда им назначали обычные, казалось бы, дозы психотропных средств.

В мою задачу не входит оценивать вклад Поля Кильхольца в науку, об этом ниже расскажут мои коллеги, я же сосредоточусь на его человеческих качествах, на чутье клинициста: недаром говорили, что королева Нидерландов доверяла лишь ему, отправляя в Базель на лечение своего мужа. Как-то зашел разговор о дебатах Рейгана и Картера перед президентскими выборами в США (Рейган шел лишь на первый срок). Кильхольц сказал мне буквально следующее: «Мистер Рейган маскирует свои проблемы с памятью актерскими навыками: паузами, жестикуляцией и т.д. По-моему, у него начинается Альцгеймер».

На наших совещаниях он мог снять напряжение удачной шуткой. Опрашивая представителей центров о ходе выполнения проекта, он мог просто назвать каждого по имени либо по названию города, но однажды Кильхольц начал называть страны, и когда дошли до Англии, их представитель Алек Коппен возмутился: «Не Англия, а Соединенное Королевство!» Кильхольц поправился и через какое-то время вновь начал опрос по другому проекту, уже называя всех по имени. Дойдя до Алека (тут все замерли), Поль неожиданно произнес «Kingdom?» (Королевство), – все расхохотались, включая и англичанина.

Однажды во время вечерней прогулки Кильхольц показал профессору Пишо, как награждают орденами во французской армии. Он попросил меня спеть военный марш и под его звуки, усиленно хромая, подошел к французу и дважды облобызал его. Выглядело это уморительно. Его любимым выражением в эти веселые минуты было: «Аллилуйя». Он часто произносил его, заканчивая беседу, разговор или шутливо подытоживая совещание.

Благодаря Кильхольцу и Пишо я был посвящен в тайну создания самой маленькой в мире психиатрической организации – Общества имени Людвига II Баварского – безумного короля, утопившего профессора фон Гуддена (ему в Мюнхене наследовал Крепелин). Оно было создано в шутку, во время Конгресса СINP в Мюнхене, когда знаменитая кафедра была вакантной после смерти профессора Колле, и ее должен был занять Ганс Гиппиус. Последний, вместе с Пишо, Кильхольцем и Альфредом Фридманом, директором Нью-Йоркского института психиатрии, снял зал в замке Нойшванштайн, заказал меню последнего ужина Людвига и фон Гуддена. Лакеи были одеты в старые ливреи и парики, на столе стояло то самое старое вино, что украшало королевский стол в последний день его жизни. С тех пор они встречались регулярно, но в разных местах. Как-то, гостя у Кильхольца, я был удостоен чести пообедать с ним в старом замке Габсбургов под Ааргау, где проходило одно из заседаний общества.

Вообще эта четверка очень дружила, и Пишо регулярно летал в Мюнхен послушать баварскую оперу. Однажды я услышал любопытную дискуссию Кильхольца и Гиппиуса о своих предках. Ганс утверждал, что может проследить свой род до XV в., на что Кильхольц заявил, что может сделать то же, но вплоть до XIII в. Помнится, что это заставило меня задуматься.

Поль Кильхольц неоднократно бывал в нашей стране: в 1983 г. он посетил знаменитую Суздальскую школу. Помнится, мы ехали на автобусе из Москвы, а он все повторял: «Невероятно, какая огромная страна». В мае 1986 г. без колебаний приехал на симпозиум в Москву, несмотря на только что случившуюся Чернобыльскую катастрофу, тогда многие отказались от поездки.

В 1985 г. мы 3 недели жили в одном отеле в Дакке, где проводили тренинг для психиатров стран Юго-Восточной Азии. С нами были еще двое коллег – немец и итальянец, все свободное время мы проводили вместе. Беда была в том, что итальянец был нелюдим, скован, застенчив и некоммуникабелен. Из-за этого мы тоже чувствовали себя неловко. И вот тогда Поль предложил мне «распеть» представителя самой поющей нации в мире. Я осторожно начал, но это сработало – мы сошлись на репертуаре «Битлз» и каждый день, по вечерам, возвращаясь из клиники в отель, развлекали Кильхольца подобным образом. Лед был растоплен, и общение пошло поживее.

В 1989 г. в Афинах во время напряженнейшей сессии Генеральной ассамблеи Всемирной психиатрической ассоциации, где решался вопрос о нашем возвращении в организацию, мне пришлось «взять игру на себя» и выступить с официальным заявлением. Я не был заявлен как официальный представитель общества, но сыграл ва-банк, отредактировал 3 пункта заявления из 5, уже согласованного в кулуарах, что и решило исход дела. Нас приняли. Было 2 часа ночи. Кильхольц первым подошел ко мне, пожал руку и сказал с присущим только ему акцентом: «You did it very well» («Ты это сделал очень хорошо»). Эта была наша последняя встреча – через полгода он ушел из жизни.

У Кильхольца была прекрасная семья – жена и три дочери. Может быть, поэтому он был так внимателен к моему сыну – однажды он увлеченно рассказал мне, как видел его в Женеве за игрой в футбол, но больше всего его поразило заботливое отношение Дениса к маленькой сестре – Кильхольц не раз возвращался к этой теме. В одну из наших встреч на конгрессе в Мюнхене в 1988 г. профессор Кильхольц передал ему в подарок швейцарские часы.

Они до сих пор у нас и показывают самое точное время.