Психиатрия Дневник психиатра (психиатрическая газета)
№03 2013

О психическом статусе Гамлета писали многие. Множество споров велось о том, был ли Гамлет меланхоликом, страдал ли манией, неврозом, неврастенией, истерией, или же вовсе был симулянтом. На попытки проанализировать и понять характер Гамлета оказывали влияние господствовавшие в тот или иной момент времени теоретические основы изучения личности человека – так, в начале XX в. такой теорией был психоанализ. Одно ясно без сомнений: Гамлет – это сложный, загадочный персонаж, достаточно многогранный для того, чтобы вновь и вновь порождать бесконечные дискуссии, варианты описаний и классификаций. И своим появлением он, несомненно, обязан гению своего автора – Уильяма Шекспира. Как минимум три особенности характера Гамлета представляют интерес с точки зрения изучения эмоционального состояния – это его скорбь, любовная одержимость и безумие. Эти три аспекта, безусловно, тесно переплетаются между собой, но их не следует рассматривать иначе, как в качестве равных по своей силе и значимости. К одному из индикаторов внутреннего состояния в «Гамлете» может быть отнесена одежда персонажей. В «Гамлете» черный цвет символизирует траур и меланхолию, меланхолию в том смысле, как ее трактует Бертон в своем труде «Анатомия меланхолии», т.е. как состояние патологической невозможности действовать. Гертруда взывает к Гамлету (перевод Б.Пастернака): «Ах, Гамлет, полно хмуриться, как ночь!» (акт I, сцена II, 68), на что тот отвечает:

В этом фрагменте наглядно и очевидно родство между символом и его значением; если внешний атрибут представляет собой некоторую «игру», то то, что скрыто за ним, – истинно и «чуждается прикрас».

Но не только цвет одеяний выступает в качестве символа. Так, чуть позже рассказывает Офелия:

Ее отец Полоний вопрошает: «От страсти обезумел?» (акт II, сцена I, 86). И снова – одежда и весь внешний вид Гамлета отражают крайнюю степень его душевного смятения, что дает Полонию повод предположить: «Здесь явный взрыв любовного безумья» (акт II, сцена I, 103), при этом «безумие» вполне можно понимать и буквально. Сейчас достаточно сказать, что этот атрибут – условно и предположительно – так же связан с внутренней жизнью персонажа, как и его движения и жесты, и в той же мере задает тон, создает атмосферу, расставляет акценты в повествовании так, чтобы раскрыть противоречивый внутренний мир героя перед читателем или зрителем. Этот прием, используемый драматургами, эксплуатирует нашу естественную склонность «встречать по одежке», судить о личности и характере человека, о благонадежности, верности и прочих его чертах по внешнему виду. Психиатры в своей работе тоже прибегают к этому способу интерпретации внутреннего мира человека: например, пестрый наряд может быть рассмотрен как признак экзальтированной личности, эйфории, т.е. указывать на манию. Какова природа меланхолии, от которой страдает Гамлет? «Платья чернота» – это лишь внешнее выражение того, что сам Гамлет описывает следующим образом:

Это не что иное, как ангедония, – неспособность радоваться и испытывать положительные эмоции от событий, которые в норме доставляют удовольствие. Гамлет утверждает, что природа его собственного состояния ему неясна; предположительно, причиной этому был не траур. Применительно к приведенному отрывку меланхолия – это не только грусть, но еще и невозможность чувствовать радость и получать удовольствие, невосприимчивость к любым волнующим событиям и впечатлениям. Непостоянство и нерешительность также относятся к симптомам меланхолии. Знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть» (акт III, сцена I, 57) наглядно характеризует состояние его психики. Когда чувство уверенности и собственного достоинства подрывается меланхолией, это неизбежно отрицательно сказывается на принятии решений, формировании собственного независимого мнения: эти процессы парализуются из-за неуверенности в себе и склонности предвидеть во всем только неудачный, катастрофический исход. В литературе меланхолия, как и сумасшествие, не могут не иметь под собой конкретного основания. Обязательно должна быть серьезная и вполне определенная психологическая причина. И эти поиски смысла и объяснений сильно идут вразрез с клинической практикой, где, несмотря на все усилия, явных и однозначных причин может так и не быть найдено, где отсутствие каких бы то ни было корней болезни и социальных предпосылок вполне допускается и зачастую не ставится под сомнение. Полоний, Клавдий и другие персонажи исследуют и пытаются объяснить поведение Гамлета. Наиболее вероятными причинами кажутся скорбь либо любовь. В свою очередь, это дает нам представление о том, чем объясняли сумасшествие во времена Шекспира. По мнению Бертона, скорбь от потери – это «жесточайшая пытка души, самая непостижимая скорбь, ядовитый червь, поедающий тело и душу и добирающийся до самого сердца, вечный убийца, бесконечная ночь, абсолютная тьма, ураган, буря, лихорадка, никак не желающая разрешиться, это жжет больнее огня, это борьба без конца. Это изводит страшнее любого мучителя; никакие пытки, ни дыба, ни телесные наказания не могут сравниться с этим». Но и любовь, когда человек становится одержим ею, – «уже не любовь, а испепеляющая страсть, болезнь, безумие, сумасшествие, ад» (Джексон, 1932; с. 49).

Из приведенных цитат ясно, что в XVI в. (как раз, когда увидела свет работа Бертона) уже достаточно хорошо были сформированы такого рода близкие и понятные простому народу гипотезы, и людям не составляло большого труда применить эти обывательские представления к трактовке образа Гамлета. В «Анатомии меланхолии» Бертона приводятся описания телесных, внутренних ощущений и выразительных жестов. В театре жестикуляция исполняет роль транслятора: телодвижения, язык мимики и жестов призваны привлечь внимание к внутренней жизни героя. Слова короля Клавдия:

Сумасшествие Гамлета подтверждает и Полоний:

По мнению Полония, корень душевного расстройства Гамлета – в любви к Офелии. Сумасшествие Гамлета было предметом большого числа исследований. Помимо прочего обсуждалось и то, был ли он душевнобольным или лишь симулировал болезнь. На «симптомы» его «безумия» интересно взглянуть и под другим углом – в попытке понять, было ли оно настоящим или ложным. В одном из эпизодов II сцены II акта Гамлет вроде бы понимает вопросы Полония, однако ответы на некоторые из них дает неверные:

Это – случай так называемого «мимоговорения», когда человек понимает адресованный ему вопрос, но в ответ сознательно говорит о чем-то косвенном. Соответствующий пример из клинической практики. На вопрос: «Какого цвета трава?» пациент отвечает: «Белого». «Мимоговорение» может указывать либо на намеренную симуляцию, либо на неосознанное стремление достичь какой-то цели или создать определенное впечатление, и впервые оно было описано З.Ганзером по результатам наблюдения за преступниками, ожидавшими своего суда. Отвечая на вопрос о том, что он читает, Гамлет произносит следующий монолог:

И в ответ на это звучит знаменитая фраза Полония: «Если это и безумие, то в своем роде последовательное» (акт II, сцена II, 104). И далее: «Как проницательны подчас его ответы! Находчивость, которая часто осеняет полоумных и которой люди в здравом уме иногда лишены…» (акт II, сцена II, 207–10). Здесь высказывается мысль о том, что в безумии, как и в речи безумца, все-таки присутствует некий смысл. И, более того, возможно, что в словах сумасшедшего может быть своя, особая правда, и за кажущейся спутанностью и нелогичностью скрывается куда более глубокая истина. Это позволяет предположить, что речь человека душевнобольного потенциально способна раскрыть очень многое, чего не услышишь от здорового человека. За поверхностной болтовней таится скрытый смысл, что часто выясняется в ходе бесед во время врачебных консультаций, – ведь с помощью речи мы как запутываем других, так и выдаем себя, причем не прямо, а косвенно. В речи сумасшедших это может быть выражено еще более ярко. В этом есть некоторый парадокс. То, что говорят душевнобольные люди, едва ли не по определению считается бессмыслицей, мало поддающейся пониманию. Но в литературе и драматургии слов и фраз без смысла быть не может. Поэтому в драматургии речь сумасшедшего персонажа, хотя и может казаться непонятной, но все же призвана выражать многое. В связи с этим высказываются мнения, что в литературе сумасшествие имеет своей целью разрушить границы буквальности, а речь таких героев – своего рода вызов социальным либо политическим порядкам своего времени. В «Гамлете» язык и речь являются инструментами демонстрации безумия. Одежда, жесты, выражение лица, поведение уже были рассмотрены нами как знаки, создающие у аудитории ощущение сумасшествия. Теперь к ним добавляется и язык. В «Гамлете» ту же роль играет и песня (песня Офелии). Взаимосвязь речи и сумасшествия (как обычной речи, так и песенной) в том смысле, что язык является маркером «нормальности» и «ненормальности», – один из любопытных аспектов драматургии. Речь душевнобольного, даже если с виду она ничем не отличается от обычной, все же должна иметь какие-то особенности, которые бы подчеркнули ее странность и странность безумия в целом. Вероятно, то, что речи сумасшедших людей нельзя рассматривать сквозь призму наших обычных представлений о речи, и подразумевалось в фразе Полония о «последовательности» в безумии. Это относится и к Офелии: «Но кто услышит, для того находка. Из этих фраз, ужимок и кивков выуживает каждый, что захочет» (акт IV, сцена V, 5–6). Так и происходит процесс восприятия читателем произведения – путем индивидуальной интерпретации и придания значительности написанному, даже если очевидно отсутствие какого-либо буквального смысла. Невозможно точно оценить, насколько стереотипы о безумии повлияли на «прорисовку» характера Гамлета как персонажа. Также сложно сказать, стал ли Гамлет тем героем, благодаря которому аудитория хоть сколь-нибудь приблизилась к пониманию сумасшествия, а также могло ли быть такое, что именно его образ в дальнейшем определил то, как сумасшествие теперь видится нам в жизни. Скорее всего верно и то и другое. Настоящее сумасшествие служило моделью для изображения его в литературе и на сцене, а сами персонажи формировали у зрителя определенное восприятие его в реальности, которое, в свою очередь, могло переноситься им уже в жизнь. Сумасшествие в повседневности (поведенческие черты, считаемые отклонениями) так или иначе воспринимается сквозь призму того, какое поведение мы привыкли ожидать от душевнобольных, и то, с чем сталкиваются психиатры в своей практике, и актерская игра и изображение безумия на сцене близко связаны друг с другом. Гамлету является призрак отца, и вид его при этом приводит в ужас королеву: «Ты смотришь в пустоту» (акт III, сцена IV, 110), «Взлетают вверх концы твоих волос и строятся навытяжку» (акт III, сцена IV, 115–6). Он ведет себя эксцентрично, живет недобрыми предчувствиями, подозрителен и насторожен, «рвет и мечет, как прибой, когда он с ветром спорит, кто сильнее» (акт IV, сцена I, 6). Все это лишний раз подтверждает, что он действительно был душевнобольным. И, наконец, Гамлет сам оправдывает себя:

Мы рассуждали о взаимосвязи морального выбора и безумия, о структуре личности, страдающей душевным недугом, и о своеобразии и индивидуальности безумства. Эти проблемы не утратили своей актуальности и в современном мире.