Психиатрия Дневник психиатра (психиатрическая газета)
№01 2017

Пилат сказал им: «Почему бесы не повинуются врачам вашим?»
И они ответили: «Не ведаем».
Апокрифические евангелия: 
Евангелие от Никодима, глава VIII

Часть 1
Вы понимаете, что такое тревога и что такое страх? Именно эти эмоции я испытываю сегодня, сидя перед компьютером, пытаясь передать свои мысли и ощущения после очередного прочтения «Мастера и Маргариты». «Не пытайтесь снять фильм или поставить спектакль по этой книге! Роль Иешуа навсегда закроет вам дорогу на подмостки!» Господи! Но я не планирую создать зрелище или сыграть роль. Я хочу найти ту связь в мыслях, идеях и представлениях Михаила Булгакова, которая привела к созданию образов Иешуа, Пилата, Мастера, Воланда и других героев этого романа, заставляющего после прочтения последней страницы вновь возвращаться к первой. Оставим в стороне до лучших времен философскую сторону романа. Не будем погружаться в мысли и поступки его героев. Только глаза врача, только душа психиатра. Предпримем попытку понять природу некоторых болезненных симптомов, которые разбросаны по страницам книги. Откуда они? Испытывал ли их автор перед тем, как создать свой роман? И в ком из героев романа больше Булгакова? В Мастере? В Иешуа Га-Ноцри? В Пилате? В Воланде? А может быть, в Коровьеве? Одни вопросы! Но главный из них, застывший в подсознании врача-психиатра, – заразна ли мегрень? Передал ли автор свои проблемы героям книги? Именно в этом вопросе прячется ответ на все остальные: в ком из героев романа затаился автор. 
Чтобы защитить себя от возможных (реальных или мнимых) последствий анализа романа, проанализируем один текстологический факт: почему у Понтия Пилата болит именно голова? Не суставы, не сердце, не живот. И второе, можем ли мы, обладая современными знаниями и препаратами, помочь герою? Прежде всего следует поставить правильный диагноз. Если диагноз определен, то стратегия и тактика лечения становятся простыми и понятными.
Понтий Пилат – центральный персонаж книги. Он появляется в начале второй главы, «в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой» выходит на страницы романа и будет зримо или незримо присутствовать в нем до последней фразы эпилога: «жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат». Само сочетание белого (цвет чистоты и невинности) и кроваво-красного цвета уже воспринимается как трагическое предзнаменование.
Благодаря таланту Михаила Булгакова Понтий Пилат стоит передо мной. Я вижу его, ощущаю и пытаюсь понять. «Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы...», «...на желтоватом его бритом лице...», «...на желтоватых щеках Пилата...», «Пилат накинул капюшон на свою чуть лысеющую голову...», «...заметил прокуратор, и тонкий, длинный палец с черным камнем перстня поднялся вверх...», «...неподвижный в кресле человек, бритый, с издерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой...». Желтушность кожи, слизистых. В каждом его движении, слове ощущается внутреннее напряжение, раздражительность: «...лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны». Блестящий военачальник, одержавший множество ярких побед, не нуждающийся в деньгах, принадлежащий к привилегированному сословию всадников в Риме: «...это я тебе говорю – Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье!», «У меня в Кесарии есть большая библиотека, я очень богат...». Понтий Пилат по долгу службы приезжает в Ершалаим, в город, который он ненавидит. «Ненавистный город, – вдруг почему‑то пробормотал прокуратор... Я бываю болен всякий раз, как мне приходится сюда приезжать...». Он мечтает о возвращении в Кесарию, где сады, рядом нежное море, а не колючий песок. Все раздражает. Раздражительность и жестокость – основные черты характера: «...лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны...». Только в одной строке мы прочли, что Пилат может смеяться, да и то во сне: «...жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне...», «Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно...», «Знает народ иудейский, что ты ненавидишь его лютой ненавистью...». Кто же он на самом деле? Трус? Карьерист? Или недальновидный чиновник?
Понтий Пилат не трус. Он храбрый воин. «Вот, например, не струсил же теперешний прокуратор Иудеи, а бывший трибун в легионе, тогда, в Долине Дев, когда яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-великана...». Но принимая решение о судьбе Иешуа Га-Ноцри, он ведет себя, как трус… Или как карьерист, осторожный человек? «...Неужели вы, при вашем уме, допускаете мысль, что из-за человека, совершившего преступление против кесаря, погубит свою карьеру прокуратор Иудеи?», «На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия! – сорванный и больной голос Пилата разросся... Закон об оскорблении величества…». Он одинок. У него нет друзей. Нет, есть единственный друг – его собака Банга: «Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку...», «...твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан...», «Так оба они, и пес и человек, любящие друг друга, встретили праздничную ночь на балконе...». И вот этот по-своему сильный, жестокий, но одинокий человек волею судьбы встречает Сына Бога и должен решить его судьбу, судьбу мира на многие тысячелетия вперед. Непосильная для обычного человека задача. Но Понтий Пилат обладает сильной интуицией: «...я обязан предвидеть все. Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда оно еще меня не обманывало...», «...у меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло...». Возможно, здесь его предчувствие обмануло. Или, наоборот, интуиция помогла ему. И он совершил то, к чему стремился Иешуа Га-Ноцри; открыл ему путь к мученической смерти, а затем к бессмертию. Мне кажется, что именно в этом предназначение Понтия Пилата, его историческая роль. Не он, не Каифа выбрали Иешуа, направили его на распятие, а это Сын Божий по воле Отца Своего выбрал их для своего воскрешения и бессмертия.
Я не нашел документального подтверждения болезни Понтия Пилата, его мучительных головных болей, мигрени. Это автор, Михаил Булгаков, «по своему образу и подобию» наградил его не суставными болями или хроническим бронхитом, плохим слухом, зрением, а именно головной болью, которой сам страдал с юности и до самой смерти. Но к этому мы обратимся несколько позже. Сейчас перед нами «жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат», он же, по-моему, избранник Божий: «...это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь… гемикрания, при которой болит полголовы… от нее нет средств, нет никакого спасения... попробую не двигать головой…». Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти...», «...страшные, злые боли прокуратора некому излечить; от них нет средства, кроме смерти...». Символично, что болезнь прокуратора гемикрания (мигрень) усиливалась из-за розового масла: красная роза – символ крестных мук и последующего воскресения Христа. После казни Иешуа состояние Понтия Пилата ухудшается. Он плохо спит: «Я сплю плохо, – прокуратор усмехнулся, – и все время вижу во сне лунный луч. Так смешно, вообразите. Будто бы я гуляю по этому лучу...», «...какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи... ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?» В наказание за смерть Иешуа Понтий Пилат получает бессмертие. 
С тех пор он две тысячи лет мучается от бессонницы: «...более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу...», «Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница...». В конце концов Михаил Булгаков, теперь как Воланд, дарит Понтию Пилату свободу и прощает его: «Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресение сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат».

Часть 2

Прибой утих. Молите Бога, 
Чтоб был обилен наш улов. 
Страшна и пениста дорога 
По мутной зелени валов.
С. Кессельман

Михаил Булгаков прожил несколько жизней. В первой жизни он любимый сын преподавателя Киевской духовной академии и крестник профессора той же академии. Затем студент медицинского факультета Киевского университета.
Во второй жизни еще студент, а вскоре дипломированный врач узнает о начале Первой мировой войны и поступает на работу в прифронтовой госпиталь в прекрасном европейском городе Черновицы.
С началом Октябрьского переворота и Гражданской войны начинается третья жизнь Михаила Булгакова. И в ней сразу все: неудачный первый брак, зависимость от приема морфия, первые пьесы, фельетоны и рассказы. Именно тогда начались мучительные головные боли, постоянная тревога и бессонные ночи.
Головная боль – главный бич Михаила Булгакова. Она преследовала его большую часть жизни. Она не была моносимптомом. По воспоминаниям жены писателя, Елены Сергеевны, его современников и консультирующих врачей, у Булгакова длительное время наблюдались типичные признаки сенестопатического невротического синдрома. Здесь было все: и тягостное самочувствие, которое выражается яркими патологическими ощущениями в разных частях тела, и всепоглощающая тревога, и страх. Эти ощущения, хотя и называются пациентами «болями», в отличие от них динамичны, менее определенны и странны для больного, как правило, сопровождаются беспокойством, тревогой и страхом.
Вот как описал Михаил Булгаков в рассказе «Морфий», опубликованном в 1927 г., приступ «болей» 
у врача Сергея Полякова. «Вчера ночью интересная вещь произошла. Я собирался ложиться спать, как вдруг у меня сделались боли в области желудка. Но какие! Холодный пот выступил у меня на лбу. Все-таки наша медицина – сомнительная наука, должен заметить. Отчего у человека, у которого нет абсолютно никакого заболевания желудка или кишечника (аппенд., напр.), у которого прекрасная печень и почки, у которого кишечник функционирует совершенно нормально, могут ночью сделаться такие боли, что он станет кататься по постели?» И здесь же уже о докторе Бомгарде: «Письмо, от которого у получающего может сделаться мигрень… И вот она налицо. Стягивает жилку на виске… Утром проснешься, стало быть, и от жилки полезет вверх на темя, скует полголовы, и будешь к вечеру глотать пирамидон с кофеином. А каково в санях с пирамидоном?! Надо будет у фельдшера шубу взять разъездную, замерзнешь завтра в своем пальто… Что с ним такое?.. “Надежда блеснет…” – в романах так пишут, а вовсе не в серьезных докторских письмах!.. Спать, спать… Не думать больше об этом. Завтра все станет ясно… Завтра».
А вот как лечили в ту пору головную боль, мигрень (цитирую по рассказу «Морфий»): «Какой ясный закат. Мигренин – соединение antipyrin’a, coffein’a и ас. citric. В порошках по 1,0… разве можно по 1,0?.. Можно».
В архиве М.А.Булгакова найден врачебный бланк с медицинским заключением: «22.05.1934. Сего числа мною установлено, что у М.А.Булгакова имеется резкое истощение нервной системы с явлениями психастений, вследствие чего ему предписаны покой, постельный режим и медикаментозное лечение.
Тов. Булгаков сможет приступить к работе через 4–5 дней. Алексей Люцианович Иверов. Врач Московского художественного театра».
О подобных невротических состояниях и попытках их лечения упоминает и сама Е.С.Булгакова в дневниках 1934 г.
«13-го мы выехали в Ленинград, лечились там у доктора Полонского электризацией.
25 августа. М.А. все еще боится ходить один. Проводила его до Театра, потом зашла за ним.
13 октября. У М.А. плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества. Думает, не обратиться ли к гипнозу?
20 октября. М.А. созвонился с Андреем Андреевичем Арендом по поводу свидания с доктором Бергом. М.А. решил лечиться гипнозом от своих страхов.
19 ноября. После гипноза у М.А. начинают исчезать припадки страха, настроение ровное, бодрое и хорошая работоспособность. Теперь – если бы он мог еще ходить один по улице.
21 ноября. Вечером – Берг. Внушал М.А., что завтра он пойдет один к Леонтьевым.
22 ноября. В десять часов вечера М.А. поднялся, оделся и пошел один к Леонтьевым. Полгода он не ходил один».
В письмах к В.Вересаеву, тоже врачу по профессии, Булгаков признавался: «Болен я стал, Викентий Викентьевич. Симптомов перечислять не стану, скажу лишь, что на деловые письма перестал отвечать. И бывает часто ядовитая мысль – уж не совершил ли я в самом деле свой круг?» Болезнь заявляла о себе крайне неприятными ощущениями «темнейшего беспокойства», «полной безнадежности, нейрастенических страхов».
В своих дневниках Елена Сергеевна часто упоминает о головных болях Булгакова еще задолго до первых манифестаций поражения почек. 01.05.1934: «Вчера у нас ужинали Горчаков, Никитин… Встретил их М.А., лежа в постели, у него была дикая головная боль. Но потом он ожил и встал к ужину».
29.08.1934 : «М.А. вернулся с дикой мигренью (очевидно, как всегда, Аннушка зажала еду), лег с грелкой на голове и изредка вставлял свое слово».
Видимо, в один из таких (мигренозных?) приступов головных болей у Булгакова его застал дома главный администратор Художественного театра Ф.Н.Михальский (знаменитый Филипп Филиппович Тулумбасов из «Театрального романа»), который вспоминал: «На диване полулежит Михаил Афанасьевич. Ноги в горячей воде, на голове и на сердце холодные компрессы. “Ну, рассказывайте!”. Я несколько раз повторяю рассказ и о звонке А.С.Енукидзе, и о праздничном настроении в театре. Пересилив себя, Михаил Афанасьевич поднимается. Ведь что-то надо делать. “Едем! Едем!”».
В архиве, собранном Е.С.Булгаковой, имеется серия рецептов, документально свидетельствующих о назначении писателю лекарственных препаратов (аспирин, пирамидон, фенацетин, кодеин, кофеин, иногда вместе с люминалом), о чем в рецептурной сигнатуре так и было обозначено – «при головных болях». Эти рецепты выписывались с завидной регулярностью лечащим врачом Захаровым, прибегавшим к тому же ко всяческим ухищрениям для бесперебойного обеспечения несчастного пациента этими препаратами. Подтверждением может служить одна из его записок к жене М.А.Булгакова: «Глубокоуваж. Елена Сергеевна. Выписываю аспирин, кофеин и кодеин не вместе, а порознь для того, чтобы аптека не задержала выдачу приготовлением. Дадите М.А. таблетку аспирина, табл. кофеина и табл. кодеина. Ложусь я поздно. Позвоните мне. Захаров. 26.04.1939». Это уже не помогало, а разрушало организм.
В то время инъекции сернокислой магнезии, пиявки и кровопускания были основным средством лечения артериальной гипертонии. Так, в одной из записей в дневнике Е.С.Булгаковой находим: «09.10.1939. Вчера большое кровопускание – 780 г, сильная головная боль. Сегодня днем несколько легче, но приходится принимать порошки».
Состояние больного продолжает ухудшаться, что проявляется непрекращающимися головными болями (наиболее вероятно, вследствие тяжелой гипертонии), признаками нарастающей азотемической интоксикации.
Из дневника Е.С Булгаковой: «24 января 1940 года. Плохой день. У Миши непрекращающаяся головная боль. Принял четыре усиленных порошка – не помогло. Приступы тошноты... Живем последние дни плохо, мало кто приходит, звонит. Миша правил роман. Я писала. Жалуется на сердце. Часов в восемь вышли на улицу, но сразу вернулись – не мог, устал».
За две недели до смерти визит врача из поликлиники Наркомздрава.
«25.02.1940. Status: Общее тяжелое состояние, резкие тяжелые головные боли. Сердце: тоны глухие. Аритмии не отмечается. Пульс симметричен на обеих руках, но неравномерен 74–92 в 1 минуту. Кровяное давление макс. 195–200, мин. – 100. Впечатление предуремического состояния. Врач М.Росселов».
«Булгаков лежал на постели голый, в одной набедренной повязке (даже простыни причиняли ему боль), и вдруг спросил меня: “Похож я на Христа?..” Тело его было сухо. Он очень похудел ...». Судя по всему, Булгаков был человеком глубоко верующим. Не лекарства, не врачи могли избавить его от страданий, от головной боли и других мучений, а встреча с Иисусом. Услышать Его голос, ощутить Его прикосновение. Однако действительность, в которой пребывал писатель, была ближе к аду, а не к раю или хотя бы чистилищу. Здесь царствовали бесы во главе с сатаной-кесарем, и встретить здесь Сына Божьего было так же невероятно, как и выздороветь. Это был самый тяжелый, четвертый период жизни, начавшийсяся с конца 1920-х годов.
Цензура, одна за другой запрещаются пьесы, книги Булгакова изымаются из библиотек, а 18 апреля 1930 г., в пятницу Страстной недели (Отметьте это! Вспомните судьбу Иисуса, или Иешуа Га-Ноцри!) ему звонит Сталин. Кажется, что еще немного, и появится расписка, написанная кровью. Вначале разговор обнадежил («Мне очень нужно с Вами поговорить!» – надеялся Булгаков. О чем он хотел говорить с «кесарем»? О той же цензуре, о свободе слова?), но вскоре стало очевидно, что встреча не состоится и ничего в жизни Булгакова не изменится. (Расписка прячется под замок в шкатулку до лучших, или страшных дней.) Ведь не случайно в том же «Мольере» появляется глава «Нехорошая пятница», где многократно повторяется: «пятница – это самый скверный день», «пятница, пятница – опять начинается эта ипохондрия», «это пятница – с этим уже ничего не поделаешь». Да и Мольер умрет именно в эту нехорошую пятницу, из его горла хлынет кровь… Это в горле Булгакова, в его душе поселился страх. Ничего не помогало, ни многократные визиты «кесаря» во МХАТ, ни задуманная пьеса «Батум». Вокруг совершаются аресты близких или просто знакомых ему людей. 
В любую ночь могут прийти и за ним. Страх порождает трусость, а трусость награждает человека множеством белезней. Булгаков знал это. Страх сжимал обручами голову, заставлял закрыть все окна и двери и принимать горстями обезболивающие лекарства.
Несколько раз пытался Понтий Пилат, или сам Автор, спасти Иешуа Га-Ноцри от казни. В черновиках своего романа 1928 г. Михаил Булгаков пишет: «Прокуратор лично допросил бродягу и нашел, что Иешуа Га-Ноцри психически болен. Больные речи его и послужили причиной судебной ошибки. Прокуратор Иудеи смертный приговор Синедриона не утверждает. Но, вполне соглашаясь с тем, что Иешуа опасен в Ершалаиме, прокуратор дает распоряжение о помещении его, Га-Ноцри, в лечебницу в Кесарии Филипповой при резиденции прокуратора…». Еще одна попытка Понтия Пилата изменить Божий промысел, отвести смерть от Иешуа. Возможно, вспомнил Михаил Афанасьевич о своей основной профессии и попытался стать немного психиатром. Однако все уже предначерчено. Следующая фраза в черновиках: «Секретарь исчез». Исчез, растворился, нет человека. Также исчезали люди по воле другого Кесаря. Но здесь воля Господа неизменна. Пилат смотрит в глаза Иешуа, а видит вместо лица Иешуа обрюзгшее лицо кесаря. Так и Булгаков, создавая свой роман, думал о своем «кесаре» и его воле, и «тревога клювом застучала у него в груди».
Страх подавляет все – эмоции, волю, желания, разрушает здоровье. Стоит задуматься: а в чем корни возникшего страха? Что это – особенности характера или воздействие злых сил, которые пытаются навязать гению свою волю, заставить его жить и писать по их указке, а за отказ начинают истязать его плоть и разрывать душу. Очень трудно не поддаться искушению и продолжать идти своей дорогой. И как результат – вместо героя-демона плутовского романа появилось то, что меркнет перед образами Мастера, Иешуа, Пилата. Гений, талант извратить, уничтожить непросто. Бесы мучают, запугивают, начинают разрушать организм. Сама историческая эпоха, судьба России помогает их планам. Однако здесь они просчитались. Им удалось уничтожить государство, заставить жить целый народ по бесовским законам, посадить на трон сатану-кесаря, но поработить гения, заставить подписаться своей кровью они не смогли. И, как расплата за свою победу, гений обрек себя на мучения. Возможно, когда-нибудь мы оценим христианский подвиг Михаила Булгакова и приобщим его к кагорте русских святых, не сдавшихся и боровшихся с темными силами до последнего вздоха. Перебои в сердечном ритме, работе почек, кишечника, нестерпимая головная боль и, как удар в спину гения, слепота. Порой не хватает сил для борьбы с пришельцами из ада. Хочется, хоть на время, поделиться своими страданиями, наградить ими своих литературных героев. Последний всплеск бесовского воздействия – это пьеса «Батум» и мучающий вечный вопрос: будет ли сатана-кесарь на сегодняшнем спектакле. По тексту романа разбросано потаенное желание отступить от предназначения Господа и обратиться за помощью к другим силам, таким заманчивым и вроде бы всемогущим, которые только и ждут твоей расписки кровью. Однако не следует забывать о промысле Божьем. Автор выдержал, и, уже в облике Мастера, не сдался, не встал на колени, а словами Иешуа Га-Ноцри произнес, что «в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость». Он это знал, но был бессилен. И эти слова очистили автора от всех его прошлых грехов и даровали бессмертие его роману, главному в его жизни, а 10 марта 1940 г. в Прощенное воскресенье «протянулась долгожданная лунная дорога» и «…человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежали он. – Мне туда, за ним? – спросил беспокойно мастер…». Иди за ним, за твоим alter ego, туда в лучший из миров, где нет ни цензуры, ни злобного кесаря, ни головной боли, а нам оставь свои рассказы и пьесы, и свой роман, который, прочтя последнюю страницу, хочется закрыть и вновь открыть на первой и читать, читать, читать…
P.S. Я обещал подобрать современные лекарственные препараты и попытаться вылечить одного из героев романа. Закончив излагать свои впечатления от перечитанного романа, я понял, что лечить ни героев романа, ни самого автора я не стану. Да упокоятся их души в вечной жизни! Аминь. 

Venit mors velociter, 
Rapit nos atrociter 
Nermini parcetur.
(Смерть приходит быстро,
Уносит нас безжалостно,
Никому не будет пощады.)
«Gaudeamus»