Психиатрия Всемирная психиатрия
№01 2017

Повторный призыв к международному  представительству в редакционных советах  международных психиатрических журналов

В одной из статей от 2003 года в журнале The Lancet, Saxena с соавт.1 представили анализ представительства разных стран в редакционных и консультативных советах десяти крупнейших психиатрических журналов (за исключением тех, которые, главным образом, касаются вопросов биологической психиатрии). Авторы отметили, что «большинство журналов заявляя международный статус», предоставляет фактическое руководство журналами в подавляющем большинстве случаев представителям западных стран и стран с высоким уровнем дохода. Только четыре члена редакционного или консультативного советов являлись представителями стран с низким и средним уровнем дохода (LMICs) среди десяти крупнейших журналов. Авторы сочли это «неудовлетворительной ситуацией» и призвали к увеличению представителей LMIC в этих ведущих международных журналах. Впоследствии аналогичные наблюдения были сделаны и в других областях медицины2-4, что отражает статья в The Lancet, ставящая вопрос о том, является ли «широко распространённая системная предвзятость» в медицинских журналах примером «институционного расизма» в медицине5.
Как же обстоят дела в настоящее время? В надежде найти улучшение в представленности LMIC, в 2016 году мы проанализировали редакционные и консультативные советы десяти ведущих психиатрических журналов, которые были классифицированы по импакт-фактору. С учетом эволюции содержимого журналов, мы включили в лучшую десятку журналы согласно их рейтингу без учета тематической направленности. Это привело к дополнительному включению World Psychiatry (основанным в 2002 году), Molecular Psychiatry, Biological Psychiatry, и Psychotherapy and Psychosomatics, ровно, как и к исключению Journal of Clinical Psychiatry, Schizophrenia Research, Psychological Medicine, и Psychosomatic Medicine. В соответствии с методологией Saxena с соавт.1 мы использовали самые последние данные о группировке стран в зависимости от уровня их дохода согласно информации Всемирного банка6 для определения членов редакционных и консультативных советов из LMICs.
Наше исследование выявило минимальные изменения в лучшую сторону: представителями LMICs являются 21 член редакционного совета из, в общей сложности, 607 (3,46%) в 2016 году по сравнению с 4 из 470 (0,85%) в 2003 году. Хотя это и является небольшим шагом в правильном направлении, увеличение объясняется, главным образом, World Psychiatry, в одном котором имеются 10 представителей LMIC из 31 члена редакционного совета (32,26%). Среди оставшихся девяти журналов представленность LMIC составляет 11/576 (1,91%). Для сравнения, более 80 процентов населения мира живет в LMICs6. Очевидно, что ситуация остается неудовлетворительной, более того – неприемлемой.
Необходимо обратиться к неравенству как к отдельной серьёзной проблеме, если мы хотим в полной мере содействовать глобальному пониманию психического здоровья, т.к. научные журналы обеспечивают важнейшую функцию руководства этим процессом. В то время как в теории процесс публикации является меритократическим, отсутствие глобального представительства в редакционных советах отражает системный дисбаланс, который, как и ограниченный доступ и возможность руководства для отдельных лиц из LMICs, может способствовать сохранению ограниченного понимания вопросов международного значения. Следование данным рекомендациям могло бы способствовать наращиванию потенциала, необходимого для расширения исследовательской деятельности в соответствие с мировыми стандартами этих журналов. Действительно, сообщалось, что «разрыв в научных публикациях между странами с низким уровнем дохода и остальным миром увеличился»7 и «лишь около 6% (или менее) публикаций [по вопросам психического здоровья] происходят из стран с низким и средним уровнем дохода»8. Широкое разнообразие редакционного совета может также способствовать точному включению и представлению в публикуемых исследованиях данных из LMICs за счет лучшего понимания обществ, на материале которых они были получены.
Недостаточное представительство LMICs на руководящих должностях не является уникальным явлением, встречающимся только среди научных журналов. Самый последний индекс глобального представительства по версии Egon Zehnder (Global Board Index)9, критерий, которая отслеживает и оценивает тенденции среди компаний списка S&P 500 (включает 500 избранных акционерных компаний США, имеющих наибольшую капитализацию – прим.перев.) с точки зрения состава руководства, мирового потенциала и эффективности бизнеса, показал в 2014 году, что, хотя 37% доходов этих компаний поступает из международных источников, лишь 7, 2% директоров являются иностранными гражданами. Это привело к возникновению показателя неравенства возможностей в глобальном представительстве (Board Global Capability Gap), характеризующем разницу между международным представительством в советах директоров и мировым объемом деятельности каждой компании, и предназначенным для содействия формированию такого состава их руководства, который бы точнее отражал состояние современного коммерческого рынка. Аналогичный критерий для научных журналов мог бы служить эффективным инструментом содействия представлению LMIC в редакционном руководстве.
Для успешного вовлечения представителей LMICs в редакционные советы потребуется целенаправленное внимание к этому вопросу и выработанная стратегия. Возможные варианты действия для научных журналов включают: a) установление минимальной цели иметь по крайней мере 10% членов редакционного совета из числа представителей  LMICs к 2018 году; b) включение минимального числа членов из LMICs каждого из регионов Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ); c) привлекать экспертов из LMICs в качестве приглашенных редакторов для специальных секций в течение года; и d) разработка программы наставничества для увеличения эффективности навыков редакционной работы среди лиц из LMICs. Это может потребовать от журналов увеличения числа членов в их редакционных советах или рассмотрения вопроса о предельных сроках членства, с тем чтобы можно было расширить разнообразие их членского состава. ВОЗ может содействовать этому процессу путем выявления подходящих консультантов из LMICs и работая с журналами и редакторами в целях создания подходящих возможностей для обучения и наставничества10.
Прошло более 13 лет с момента первого призыва к действиям в целях расширения разнообразия членского состава в ведущих редакционных и консультативных советах в нашей области. На мировых лидеров возлагается ответственность за использование своих ведущих позиций для того, чтобы показать пример, и ведущие международные психиатрические журналы готовы это продемонстрировать. Прогресс в этом вопросе запоздал, но он достижим. Сейчас самое время начать.

Kathleen M. Pike1, Sang-Hee Min1, Ohemaa B. Poku1, Geoffrey M. Reed1,2, Shekhar Saxena2

1Columbia University Global Mental Health Program, New York, NY, USA; 2World Health Organization, Geneva, Switzerland

Перевод: Шуненков Д.А. (Иваново)
Редактура: к.м.н. Захарова Н.В. (Москва)

(World Psychiatry 2017;16(1):106-107)

Библиография
1. Saxena S, Levav I, Maulik P et al. Lancet 2003;361:609.
2.Keiser J, Utzinger J, Tanner M et al. BMJ 2004;328:1229-32.
3.Sumathipala A, Siribaddana S, Patel V. BMC Med Ethics 2004;5:5.
4.Kieling C, Herrman H, Patel V et al. World Psychiatry 2009;8:40-4. 5. Horton R. Lancet 2003;361:712-3.
6.World Bank. Country and lending groups, 2016. http://data.worldbank.org.
7.Paraje G, Sadana R, Karam G. Science 2005;308:959-60.
8.Saxena S, Paraje G, Sharan P et al. Br J Psychiatry 2006;188:81-2.
9.Harvard Business Review.  Boards aren’t as global as  their businesses. https://hbr.org.
10.Wilkinson G. Lancet 2003;361:1229.

Связь субъективного социального статуса  с психическим здоровьем взрослого населения Южной Кореи

После азиатского финансового кризиса 1997 года Южная Корея стала свидетелем беспрецедентного повышения уровня самоубийств. К сожалению, этот показатель не снизился и по-прежнему остается самым высоким среди 34 стран, являющихся частью Организации экономического сотрудничества и развития (OECD).
Несколько исследователей1, 2 высказали мысль о том, что в странах с высоким уровнем дохода большее значение для здоровья имеет не абсолютный уровень социально-экономического положения индивида (SES), а, скорее, неравенство или ощущение неравенства. Был проведен ряд исследований по изучению взаимосвязи между неравенством (на уровне страны) или ощущением неравенства (на индивидуальном уровне) и здоровьем. В некоторых из этих исследований основное внимание уделяется субъективному SES, который оценивает представление индивида о его собственной позиции в социальной иерархии3.
Мы поставили цель изучить вопрос о том, как объективный и субъективный SES связаны с проблемами психического здоровья (суицидальные мысли, депрессивные симптомы и психологический дистресс) в Южной Корее, используя данные, которые были получены в ходе корейского панельного исследования здоровья в 2013 году. Субъективный SES измерялся с использованием шкалы MacArthur, представляющую собой 10-ступенчатую лестницу, где индивиды указывают на уровень в социальной иерархии, на котором, по их мнению, они находятся1. Оценка суицидальных мыслей и депрессии основывалась на самоотчете 
("да" против "нет" за последние 12 месяцев). Наличие психологического дистресса в прошлом месяце оценивалось с использованием корейского варианта инструмента краткой оценки психологических симптомов (the Brief Encounter Psychosocial Instrument) (BEPSI-K)4. Показатель ≥ 2.4 был определен как "тяжелый стресс". Из 16 313 респондентов в возрасте 19 лет и старше, 14 432, которые не имели недостающих данных, были включены в этот анализ. Все данные были взвешены с целью репрезентативного отражения структуры корейского населения.
Из 14 432 участников, 5,4% и 7,2% имели суицидальные мысли и депрессию, соответственно, за последние 12 месяцев, и 13,6% в прошлом месяце перенесли тяжелый психологический дистресс. В распространенности этих проблем психического здоровья был обнаружен четкий социальный градиент, особенно в тех случаях, когда SES определялся субъективно (субъективный SES), а не объективно (по уровню дохода) (p <0,001). В частности, эта тенденция была более очевидной в случае острого психологического дистресса. Из имевших наименьшие показатели SES (т.е., уровень 1 на 10-ступенчатой лестнице) почти один из трех (29, 6%) сообщил о переживании тяжелого психологического дистресса за прошлый месяц, в то время как среди тех, кто имеет самые высокие показатели субъективного SES (т. е. уровень ≥5) лишь 7,2% сообщили о том же. Аналогичные показатели составляли 19,3% у лиц с наименьшим уровнем дохода и 10,2% у лиц с наибольшим уровнем дохода. 
Как представляется, взаимосвязи с субъективным SES намного сильнее связей со стандартно измеренным показателем SES, при сравнении их в моделях логистической регрессии. Было определено, что субъективный SES является единственным фактором, который неизменно ассоциируется с любыми проблемами с психическим здоровьем. Например, по сравнению с респондентами с наименьшими показателями субъективного SES (т. е. уровень 1 на 10-ступенчатой лестнице), т.е., у кого субъективный SES выше, гораздо менее склонны сообщать о наличии суицидальных мыслей (OR = 0,60 в группе с уровнем 2, OR = 0,40 в группе с уровнем 3, OR = 0,24 в группе с уровнем 4, и OR = 0,20 у респондентов с уровнем ≥ 5; p <0,001 для всех). То же самое относится к депрессии (OR = 0,50, 0,38, 0,26 и 0,20; p <0,001 для всех) и тяжелому психологическому дистрессу (OR = 0,52, 0,32, 0,25 и 0,19; p <0,001 для всех). Взаимосвязи с показателями объективного SES (образование, служебное положение, уровень доходов) наблюдались нечасто.
Предыдущие исследования показали, что сила взаимосвязи между субъективным SES и состоянием здоровья варьируется в разных странах5. Такие контекстуальные факторы, как социальная структура и культура, вероятно, могут укрепить или ослабить связь между этими двумя факторами. В таком случае, какие факторы могли укрепить взаимосвязь между субъективным SES и психическим здоровьем в Южной Корее?
Эта страна добилась быстрого экономического роста при сохранении относительно справедливого распределения доходов вплоть до середины 90-х годов. Однако, после азиатского финансового кризиса 1997 года в экономике страны произошел серьезный спад, который, в свою очередь, служил важным поворотным пунктом в корейском обществе. В целях повышения экономической производительности и глобализации были проведены широкомасштабные структурные реформы. Эти реформы оказали значительное воздействие на рынок труда, увеличив текучесть кадров и незащищенность рабочих мест. В результате этого рынок труда стал в значительной степени разделен между постоянными и временными рабочими. Неравенство в доходах также возросло после кризиса 1997 года, несмотря на усиление экономического роста (средний валовой внутренний продукт вырос на 5,4% в период с 1999 по 2010 год6). Средний коэффициент Джини – показатель неравенства в доходах, составил 0,258 в период 1990-1995 годов, но возрос до 0,298 в 1999 году и достиг пика в 0,320 в 2009 году7.
Параллельно этим социальным изменениям ограниченное число исследований продемонстрировало ухудшающуюся тенденцию влияния неравенства, связанного с SES, на здоровье. Например, наше исследование, опубликованное в этом журнале в 2011 году8, обнаружило возрастающее доход-зависимое неравенство в распространенности депрессии и суицидального поведения в период 1998-2007 годов. Тем не менее, наш нынешний вывод о прочной связи между субъективным SES и психическим здоровьем, помимо использования стандартных мер оценки SES, свидетельствует о том, что некоторые аспекты социальных перемен, которые в значительной степени связаны с психическим здоровьем, не были полностью отражены при использовании этих стандартных мер.
Некоторые ученые утверждают, что неравенство в доходах и социальная поляризация могут усилить у человека чувство относительной депривации, что приводит к разочарованию, гневу и переживанию обиды2. Наши данные свидетельствуют о том, что в современной Корее в плане понимания проблем с психическим здоровьем следует учитывать, что мнение человека о самом себе в сравнении с другими является более важным, чем его реальное положение. Эти выводы могут преподать некоторые уроки странам, переживающим аналогичные экономические и социальные изменения.
Необходимы дальнейшие исследования для лучшего понимания того, как формируется субъективный социальный статус, и какие механизмы лежат в основе тесной связи между субъективным социальным статусом и проблемами в сфере психического здоровья.

Дополнительная информация по этому исследованию предоставляется по запросу (jonglse@gachon.ac.kr). Авторы внесли равный вклад в исследование.

Jihyung Hong1, Jong-Hyun Yi2

1Department of Healthcare Management, College of Social Science, Gachon University, Seongnam, South Korea; 2Department of Business Administration, College of Business and Economics, Gachon University, Seongnam, South Korea

Перевод: Шуненков Д.А. (Иваново)                                                                                                                                                                                 Редактура: к.м.н. Захарова Н.В. (Москва)

(World Psychiatry 2017;16(1):107-108)

Библиография
1. Adler NE, Epel ES, Castellazzo G et al. Health Psychol 2000;19:586-92. 
2.  Wilkinson RG. BMJ 1992;304:165-8.
3.Jackman MR, Jackman RW. Am Soc Rev 1973;38:569-82.
4.Yim JH, Bae JM, Choi SS et al. J Korean Acad Fam Med 1996;17:42-9.
5.Euteneuer F.  Curr Opin Psychiatry 2014;27:337-43.
6.Korea National Statistical Office. Data for gross domestic product and economic growth (1970-2014). Daejeon: Korea National Statistical Office, 2016.
7.Korea National Statistical Office. Data for Gini coefficient (1990-2014). Daejeon: Korea National Statistical Office, 2016.
8.Hong J, Knapp M, McGuire A. World Psychiatry 2011;10:40-4.

Несуицидальное самоповреждение у мужчин:  серьезная проблема, на которую слишком долго  не обращали внимания

Несуицидальное самоповреждение (NSSI) означает акт преднамеренного повреждения ткани собственного тела без сознательного намерения умереть и происходящий по социально неодобряемым причинам1-3. Распространенными методами являются нанесение порезов, царапин и ожогов. В среднем, около 6% взрослого населения в общей популяции, по крайней мере, один раз в течение своей жизни совершали NSSI2. Хотя когда-то считалось, что оно характерно, главным образом, для лиц с пограничным расстройством личности, современные исследования показывают, что NSSI является трансдиагностическим явлением, связанным со значительным расстройством функционирования3. В результате, расстройство с NSSI было включено в DSM-5 в качестве категории, требующей дальнейшего исследования.
По определению, NSSI отличается от суицидального поведения, когда речь идет о прекращении жизни человека. Наиболее распространенной причиной, по которой пациенты практикуют NSSI, является субъективное ощущение возможности регулировать свои эмоции. К числу других часто предполагаемых причин относятся самонаказание, физиологическая стимуляция и желание обратить на себя внимание1,2. Хотя NSSI и суицидальное поведение явно отличаются друг от друга, растущее число данных свидетельствует о том, что NSSI является значительным фактором риска для суицидального поведения. NSSI более тесно ассоциировано с наличием попыток самоубийства, чем импульсивность, депрессия, тревога и пограничное расстройство личности. На самом деле, NSSI является более сильным предполагаемым предиктором суицидального поведения, чем наличие попыток самоубийства в анамнезе4-6.
Несмотря на значительные последствия, которые NSSI оказывает на здоровье пациентов, их благополучие и риск самоубийства, этому важному клиническому явлению среди мужчин практически не уделялось внимания. Это недостаточное внимание в значительной степени объясняется исторической точкой зрения, согласно которой NSSI гораздо более распространенно среди женщин, чем среди мужчин7. Однако, современные популяционные исследования NSSI раз за разом подтверждали отсутствие различий по половому признаку NSSI среди взрослого населения2,8. В недавнем мета-анализе, включавшем многие клинические исследования, был сделан вывод о том, что «женщины несколько чаще, чем мужчины, практикуют NSSI», однако общий показатель NSSI, выявленный среди мужчин (26,36%), по-прежнему был весьма высок9.
В этом мета-анализе наблюдаемая разница в половом соотношении, как представляется, в значительной степени обусловлена клиническим характером выборки. Разница в половых различиях между клиническими и популяционными исследованиями NSSI может быть обусловлена тем, что женщины чаще ищут психиатрического лечения, чем мужчины9. Методы набора выборки также могли бы способствовать объяснению этого несоответствия, поскольку клиники, в которых находятся преимущественно пациенты мужского пола (например, больницы ветеранов), вероятно, недостаточно задействованы в исследованиях NSSI. В поддержку этой точки зрения мы обнаружили, что 57% ветеранов мужского пола, обращающихся за лечением в связи с посттравматическим стрессовым расстройством, сообщили об наличии в прошлом NSSI10, что позволяет предположить, что мужчины, которые активно ищут лечение в связи с психиатрическими проблемами, могут быть склонны к NSSI так же, как и женщины.
Гендерные различия в проявлении NSSI также могли сказаться на оценках распространенности. В вышеупомянутом мета-анализе были проанализированы различия между полами в методах NSSI и было установлено, что женщины чаще, чем мужчины, практикуют нанесение самопорезов и укусов, царапание и выдергивание волос9. Удары об стену/объекты не включено в число двенадцати методов NSSI, рассмотренных в мета-анализе. Вместе с тем, Whitlock и др.1 сообщили, что ударов об стену/объекты является единственной наиболее распространенной формой NSSI, приемлемой среди мужчин студенческого возраста. Кроме того, мужчины, практикующие самоповреждение, значительно больше склонны к ударам об стену/объекты, чем женщины (44% против 19%, p<0,001). 
Такие выводы имеют крайне важное значение, поскольку подавляющее большинство исследований NSSI не изучали удары об стену/объекты в качестве возможного метода NSSI. Таким образом, вполне возможно, что систематическое исключение одного из наиболее распространенных методов NSSI, используемого мужчинами, привело к значительной недооценке подлинной распространенности NSSI среди мужчин. Еще более важно то, что отсутствие включения нанесения ударов в стену/объекты и других методов NSSI в стандартную схему психиатрической оценки риска, вероятно, привело к тому, что многие лица (особенно мужчины), которые практикуют NSSI, не были должным образом идентифицированы и пролечены, несмотря на тот факт, что NSSI является, в настоящее время, одним из самых сильных предикторов суицидального поведения.
Итак, NSSI распространенно среди мужчин и ассоциируется с высоким уровнем клинического дистресса, значительным расстройством функционирования и повышенным риском суицидального поведения. Возможно, что предыдущие исследования недооценили реальную распространенность NSSI у мужчин в связи с систематической ошибкой методов отбора и оценки. Врачам и исследователям пришло время признать, что NSSI является серьезной проблемой, которая требует тщательного изучения как у мужчин, так и у женщин.

Эта работа была поддержана отделом развития научных исследований и психиатрической службой медицинского центра союза по делам ветеранов Durham, а также среднеатлантическим исследовательским, образовательным и клиническим центром союза по делам ветеранов по вопросам психического здоровья. N.A. Kimbrel был поддержан наградой за профессиональное развитие (no. IK2CX000525) от службы клинических научных исследований и разработок (CSR&D) отдела исследований и разработок союза по делам ветеранов. J.C. Beckham был поддержан наградой за научно-исследовательскую карьеру (no. 11S-RCS-009) от CSR&D. Мнения, выраженные в настоящей работе, отражают взгляды авторов и не обязательно отражают позицию или политику союза по делам ветеранов или правительства США.


Nathan A. Kimbrel1-3, Patrick S. Calhoun1-4, 
Jean C. Beckham1-3     

1Durham Veterans Affairs (VA) Medical Center, Durham, NC, USA; 2VA Mid- Atlantic Mental Illness Research, Education, and Clinical Center, Durham, NC, USA; 3Department of Psychiatry and Behavioral Sciences, Duke University Medical Center, Durham, NC, USA; 4VA Center for Health Services Research in Primary Care, Durham, NC, USA

Перевод: Шуненков Д.А. (Иваново)
Редактура: к.м.н. Захарова Н.В. (Москва)

(World Psychiatry 2017;16(1):108-109)


Библиография
1. Whitlock J, Muehlenkamp J, Purington A et al. J Am Coll Health 2011;59: 691-8.
2. Klonsky ED. Psychol Med 2011;41:1981-6.
3. Selby EA, Kranzler A, Fehling KB et al. Clin Psychol Rev  2015;38:79-91.
4. Klonsky ED, May AM, Glenn CR. J Abnorm Psychol  2013;122:231-7.
5. Asarnow JR, Porta G, Spirito A et al. J Am Acad Child Adolesc Psychiatry 2011;50:772-81.
6. Bryan CJ, Rudd MD, Wertenberger E et al. Compr Psychiatry 2015;59:1-7.
7. Favazza AR, Conterio K. Acta Psychiatr Scand 1989;79:283-9.
8. Briere J, Gil E. Am J Orthopsychiatry   1998;68:609-20.
9. Bresin K, Schoenleber M. Clin Psychol Rev 2015;38:55-64.
10. Kimbrel NA, Johnson M, Clancy C et al. J Trauma Stress 2014;27:474-7.

Влияние генотипов 5-httplr и disc1 на усиление  симптомов птср среди ветеранов сша

Полиморфизм гена переносчика серотонина (5-HTTLPR), является вероятным предиктором развития посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Telch et al. приводят данные о связи вариации 5-HTTPLR-S' с тяжестью проявлений ПТСР среди военнослужащих, участвовавших в операции в Ираке, что нашло подтверждение в одной из наших предыдущих работ2. Вариации в некоторых других генах были связаны с развитием клинически значимых симптомов ПТСР среди гражданского населения. В дальнейшем исследовании мы просмотрели панель из девяти возможных генетических вариаций, обладающих потенциальным влиянием на развитие ПТСР среди ветеранов, участвовавших в военных операция в Афганистане и Ираке. 
Субъектами исследования были военнослужащиеармии США мужского пола, зарегистрированные в центральной Техасском госпитале для ветеранов государственной системы здравоохранения. Исследование одобрено и проведено под наблюдением университетского локального этического комитета. В исследование включены лица, давшие информированное согласие вне зависимости от психического статуса; исключены больные с шизофренией и биполярным аффективным расстройством. Набор выборки проходил повсеместно в клинике, включая главный вестибюль и приемные.
Участники (N=102) заполняли опросник Шкалы Значимости События (the Impact of Events Scale Rivised (IES)) и сдали слюну для генетического исследования. Шкала Значимости События, все чаще использующаяся в качестве инструмента самоконтролятяжести текущих симптомов ПТСР, показывает общий показатель тяжести симптомов по трем основным клинико-биологическим субфакторам: избегание, невротизм, гипервозбуждение. Образцы слюны были собраны с помощью комплекта для сбора ДНК Oragene (DNA Genotek, Ottawa, Canada), геномная ДНК была выделена и очищена.
Типирование гена 5-HTTPLR выполнялось с помощью протокола ПЦР двойной/тройной фрагментации2. Аллельное состояние гена было определено в положении rs25531. Для определения полиморфизмов в генах COMT (rs4680), FKBP5 (rs1360780), DTNBP1 (rs9370822), рецептора PACAP ADCYAP1R1 (rs2267735), 5-HT1A (rs6295), DISC1 S704C (rs821616), BDNF val66met (rs6265) и NTRK1 (rs6336) использовали тест-системы Taqman SNP, реакции проводили в амплификатореABI PRISM 7900 HT (Applied Biosystems). Распределение Харди-Вайнберга статистически не отличалось (все значения p >0.05).
С помощью модели пошаговой регрессии определили две генетические вариации статистически занчимо ассоциированные с вариативностью симптомов ПТСР: 5-HTTLPR и DISC1 S704C. Генотипами риска (R2=0.30), оказались 5-HTTLPR-S’ носители (в сравнении 5-HTTLPR-L’L; p<0.031) и DISC1 TT (в сравнении с A носителями; p<0.034). Следующим по значимости в этой модели оказался ген NTRK1 (p<0.11). Однако, после повторного анализа и исключения 5-HTTLPR и DISC1 ни какая другая вариация не вызывала влияния на симтоматику ПТСР. Также для подтверждения результатов был проведенанализ ANCOVA, который включал возраст и образование как ковариаты, он подтвердил значимость вышеуказанных вариаций генов 5-HTTLPR и DISC1. Статистическая достоверность сохранялась  и в последующем анализе, в котором участники, определенные как афро-американцы (N=15), были исключены.
У носителей аллеля5-HTTLPR-S’ симптомы ПТСР были тяжелее, по сравнению с гомозиготами по L’ аллелю (средний балл по IES: L’L=47.3±5.3, S=59.8±4.1). Что касается DISC1, симптомы ПТСР оказались тяжелее у гомозигот по аллелю Т, по сравнению с носителями А аллеля (А=45.3±2.8, ТТ=61.9±7.2). В анализе субфакторов ANCOVA, 5-HTTLPR и DISC1 мы избирательно определяли симптомы интрузии и сверхбдительности, но не определяли наличие избегающего поведения. Тяжесть симптомов ПТСР (общие баллы по IES) повышалась в среднем на 40% с каждым генотипом риска (нет=38.4, один=54.5, две=65.6).
Эти данные подтверждают предыдущие наблюдения о том, что 5-HTTLPR влияет на симптомы ПТСР у ветеранов войн1,2. Хотя 5-HTTLPR определяли как вероятный фактор, предрасполагающий к ПТСР среди мирной популяции, его эффект может быть не таким сильным среди этой части населения, в виду меньшей подверженности травмам3. Эффект 5-HTTLPR на симптомы ПТСР среди ветеранов после участия в военных действиях может быть сильнее из-за нахождения в постоянной опасности, военной подготовки и/или разлуки с семьей и отсутствия домашней социальной поддержки. 
В дополнении к 5-HTTLPR, генетические вариации DISC1 – гена, связанного с предрасположенностью к многочисленным психическим расстройствам, вносили вклад в интенсивность симптомов ПТСР. Одновременное обладание и DISC1, и 5-HTTLPR рисковыми генотипами приводило к усилению симптомов ПТСР в 1,7 раза. Не смотря на то, что это первый доклад, представляющий DISC1 S704C TT аллель в качестве фактора риска для ПТСР, эта находка не удивительна, учитывая, что эта аллель уже была определена как фактор риска для большого депрессивного расстройства4. Вариации DISC1 обуславливают нарушения синтеза протеиновых комплексов в органеллах и митохондриях, играющего важную роль, приостанавливая развитие дендритов и сокращая плотность дендритных корешков во фронтальной коре, эти данные подтверждают результаты предыдущего исследования о снижении плотности корешков во фронтальной коре при ПТСР5-7.
Настоящее исследование осуществлено с целью выявления генов-кандидатов, влияющий на тяжесть симптомов ПТСР среди ветеранов, которые могли бы отличаться от наборов генов, влияющих на ПТСР среди мирного населения. Исследование серотониновой системы при ПТСР в большой степени мотивировано эффективностью ингибиторов обратного захвата серотонина при лечении ПТСР. Полученные нами данные открывают дополнительные перспективы исследований в области фармакотерапии ПТСР. Кроме того, антипсихотики, такие как рисперидон, продемонстрировали возможность изменения связанных с DISC1 поведенческих нарушений и патопсихологии на животных моделях, и это дает возможность предположить, что подобные вещества можно рассматривать как альтернативную фармакотерапию при ПТСР8,9.

Keith A. Young1-3, Sandra B. Morissette4, 
Robert Jamroz1, Eric C. Meyer1-3, Matthew S. Stanford5, Li Wan3, Nathan A. Kimbrel6-8

1Central Texas Veterans Health Care System, Temple, TX, USA; 2Department of Veterans Affairs VISN 17 Center of Excellence for Research on Returning War Veterans, Waco, TX, USA; 3Department of Psychiatry and Behavioral Science, Texas A&M Health Science Center, Temple, TX, USA; 4University of Texas at San Antonio, 
San Antonio, TX, USA; 5Hope and Healing Center & Institute, Houston, TX, USA; 6Durham Veterans Affairs Medical Center, Durham, NC, USA; 7VA Mid-Atlantic Mental Illness Research, Education, and Clinical Center, Durham, NC, USA; 8Duke University Medical Center, Durham, NC, USA

Эта работа была поддержана ресурсами и с использованием возможностей центральной Техасской системы здравоохранения для ветеранов, Temple, TX. Мнения, выраженные здесь принадлежат авторам и не обязательно отражают мнения или политику департамента дел ветеранов или правительства США. N.A. Kimbrel была поддержана премией для развития карьеры (IK2 CX000525) от службы научных клинических исследований и развитии бюро исследования и развития департамента дел ветеранов. S.B. Morissette была поддержана наградой за заслуги (RX000304-04A1) от отдела реабилитации, исследований и развития департамента дел ветеранов.

Перевод: Красавин Г. А.(Москва)
Редактура: к.м.н. Морозова А.Ю., к.м.н. Захарова Н.В. (Москва)

(WorldPsychiatry 2017;16:1:109-110)

Библиография
1. Telch MJ, Beevers CG, Rosenfield D et al. World Psychiatry 2015;14:198-206.
2. Kimbrel NA, Morissette SB, Meyer EC et al. Anxiety Stress Coping 2014;14:1-24.
3. Gressier F, Calati R, Balestri Met al. J Trauma Stress 2013;26:645-53.
4. Hashimoto R, Numakawa T, Ohnishi T et al. Hum Mol Genet 2006;15: 024-33.
5. Norkett R, Modi S, Birsa N et al. Biol Chem 2016;291:613-29.
6. Lee FH, Fadel MP, Preston-Maher K et al. J Neurosci 2011;31:3197-206.
7. Young K, Thompson P, Cruz D et al. Neurobiol Stress 2015;2:67-72.
8. Vaisburd S, Shemer Z, Yeheskel A et al. Sci Rep 2015;5:16300.
9. Petty F, Brannan S, Davis L et al. Int Clin Psychopharmacol 2001;16:1-7.

Сердечно-сосудистый риск и заболеваемость  депрессией в молодом и пожилом возрасте:  данные из когортного исследования sun

Сердечно-сосудистые заболевания (ССЗ) и депрессия не только самые распространенные причины нетрудоспособности по всему миру, но и часто сопровождают друг друга. Наличие большого количества факторов сердечно-сосудистого риска при отсутствии ССЗ может увеличивать риск развития депрессии. С целью проверки этой гипотезы, мы рассчитали зависимость между прогнозируемым сердечно-сосудистым риском и наблюдаемой в дальнейшем заболеваемостью депрессией. Мы проследили катамнез когорты 16 739 выпускников (средний возраст на момент включения – 38 лет) Seguimiento Universidad de Navarra (SUN), которые не обнаруживали признаков ни депрессии, ни ССЗ2. Срок наблюдения составил до 14 лет (среднее наблюдение 9 лет).
Сердечно-сосудистый риск был рассчитан с использованием модели логистической регрессии, в которой заболеваемость ССЗ (инфаркт миокарда, инсульт и смерть от сердечно-сосудистых причин) в течении наблюдения была независимой переменной, а также возраст (линейный и квадратичный члены), пол, индекс массы тела (линейный и квадратичный члены), курение (никогда, сейчас, ранее), диабет второго типа, гипертония, гиперхолестеринемия и гипертриглицеридемия были независимыми переменными. Когда мы получили прогнозируемые вероятности ССЗ (теоретическое ранжирование от 0 до 100%), мы категоризировали эти приблизительные вероятности в обособленные по полу квинтили. В течение наблюдения мы определяли заболеваемость депрессией посредством самоанкетирования. Эти значения были предварительно валидизированы3.
Мы вычислили коэффициенты опасности (КО) и 95% доверительные интервалы (95% ДИ) для депрессии по полоспецифическим квентилям прогнозируемого риска ССЗ. Модели были скорректированы по возрасту, приверженности к средиземноморскому типу питания (низкая/умеренная/высокая), физической активности (квинтили), общему потреблению энергии (квинтили), менопаузе вследствие естественных причин (да/нет), проживанию в одиночестве (да/нет), статусу занятости (работающий/безработный/на пенсии), нахождению в браке (в браке или нет) и чертам характера (соревновательность, расслабленность, зависимость).
В 151 125 человеко-годах наблюдений, мы выявили 927 случаев заболеваемости депрессией. Более высокий прогнозируемый сердечно-сосудистый риск был значительно связан с более высоким уровнем риска депрессии. Молодые участники (<40 лет) в самой высокой квинтиле риска ССЗ (средний риск: 0.30%) демонстрировали скорректированный КО 1.47 (95% ДИ: 1.08-2.00) относительно самой низкой квинтили (средний риск: 0.05%). Вторая, третья и четвертая квинтили показали незначительные КО: 1.05, 1.21 и 1.16 — соответственно. Эта связь была еще сильнее для пожилых пациентов (≥40 лет): 1.65 (1.17-2.34) для второй квинтили (средний риск: 0.54%), 1.68 (1.16-2.42) для третьей квинтили (средний риск: 1.43%), 1.85 (1.24-2.75) для четвертой квинтили (средний риск: 1.43%) и 2.17 (1.33-3.54) для пятой квинтили (средний риск: 4,31%) – все они сравнивались с первой квинтилью (средний риск: 0.31%).
Таким образом, более высокий прогнозируемый риск ССЗ связан с более высокой заболеваемостью депрессией в будущем как для молодых, так и для более старых взрослых. Эти данные поддерживают гипотезу того, что ССЗ и депрессия могут иметь общие патофизиологические механизмы4-6. Как вариант, депрессия и ССЗ могут иметь общие факторы риска, но не механизмы, с помощью которых эти факторы риска реализуются. 
В настоящее время планируются исследования двунаправленных связей между депрессией и метаболическим синдромом7, ожирением8 или диабетом второго типа9. 
Клиническое значение полученных нами данных очень важны для общественного здравоохранения и клинической практики. Во-первых, организации в сфере общественного здравоохранения могут попытаться совместить профилактику депрессии и ССЗ, действовать синергично. И ССЗ, и депрессия связаны с набором известных и изменяемых факторов риска, на которые стоит обращать особое внимание. Во-вторых, врачам общей практики стоит учитывать, что как молодые, так и пожилые пациенты с повышенным риском ССЗ могут также иметь повышенный риск депрессии. Врачи могут рассчитывать прогнозируемый сердчено-сосудистый риск, используя Фрамингемскую шкалу риска или другие похожие уравнения, которые доступны в схемах и удобных для использования версиях. Их мероприятия, направленные на достижение ремиссии посредством изменений образа жизни, скорее всего, подходят и для профилактики депрессии.
В конце концов, знание того, что факторы, связанные с образом жизни, повышают не только риск ССЗ, но и риск депрессии, даже среди молодых людей, нужно доносить до общей популяции. Рассылка сообщений по домам может быть полезна для достижения значительного изменения вредных привычек среди населения.

Patricio Molero1,2, Miguel Angel Martinez-Gonzalez2-4, Miguel Ruiz-Canela2-4, Francisca Lahortiga1,2, 
Almudena Sanchez-Villegas4,5, 
Aurora Perez-Cornago3, Alfredo Gea2-4

1Department of Psychiatry and Medical Psychology, University Clinic of Navarra, Pamplona, Spain; 2Instituto de Investigacion Sanitaria de Navarra, Pamplona, Spain; 3Department of Preventive Medicine and Public Health, University of Navarra, Pamplona, Spain; 4CIBER Fisiopatologıa de la Obesidad y Nutricion, Instituto de Salud Carlos III, Madrid, Spain; 5Nutrition Research Group, Research Institute of Biomedical and Health Sciences, University of Las Palmas de Gran Canaria, Las Palmas de Gran Canaria, Spain

Перевод: Красавин Г. А. (Москва)                                                                                                                                                                                     Редактура: к.м.н. Захарова Н.В. (Москва)

(WorldPsychiatry 2017;16:1:110-111)

Библиография
1. GBD 2013 Mortality and Causes of Death Collaborators. Lancet 2015;385:117-71.
2. Segui-Gomez M, de la Fuente C, Vazquez Z et al. Int J Epidemiol 2006;35:1417-22.
3. Sanchez-Villegas A, Schlatter J, Ortuno F et al. BMC Psychiatry 2008;8:43.
4. Valkanova V, Ebmeier KP. Biol Psychiatry 2013;73:406-13.
5. Alexopoulos GS, Meyers BS, Young RC et al. Arch Gen Psychiatry 1997;54:915-22.
6. Halaris A. Curr Psychiatry Rep 2013;15:400.
7. Pan A, Keum N, Okereke OI et al. Diabetes Care 2012;35:1171-80.
8. Pan A, Sun Q, Czernichow S et al. Int J Obes 2012;36:595-602.
9. Pan A, Lucas M, Sun Q et al. Arch Intern Med 2010;170:1884-91.

Профили депрессивных симптомов и состояние толерантности к глюкозе

Как известно, депрессия в 2-3 раза больше распространена среди лиц, страдающих диабетом, чем среди здоровых1. Общепринятая гипотеза гласит: повышенная распространенность депрессии среди лиц с диабетом является последствием психологического дистресса, причиняемого данным диагнозом, а именно его стигматизирующим эффектом и долгосрочными осложнениями. Тем не менее, имеются противоречивые данные о том, что может иметься связь между инсулинорезистентностью и депрессией среди лиц без диабета2. Чтобы разобраться в этих противоречиях, три недавних обзора3-5, включая опубликованные в этом журнале5, призывали к большей точности в исследованиях, выдвигали предположение о том, что в дальнейшем должны быть исследованы специфические профили депрессии (например, атипичная депрессия). 
На популяционном уровне мы провели исследование важности атипичных и неатипичных депрессивных симптомов в определенных предиабетических состояниях, а также при ранее недиагностированном и диагностированном сахарном диабете. Чтобы определить состояние толерантности к глюкозе, использовался тест толерантности к 75 граммам глюкозы, принятой перорально. Графики депрессивных симптомов были получены с использованием 21-вопросной шкалы депрессии Бека (BDI-II). Участники, набравшие хотя бы 14 баллов и положительно ответившие (хотя бы 1 балл) на обратимые вегетативные симптомы (пересыпание и переедание), были определены как имеющие атипичные депрессивные симптомы6. Остальные участники с по крайней мере 14 балламипо BDI-II были определены как имеющие неатипичные депрессивные симптомы.
В выборке исследования (N=4838, члены когорты рожденных в северной Финляндии в 1966, подписавшие согласие, и которые добровольно вызвались участвовать в клиническом обследовании в возрасте 46 лет) мы нашли 379 (7,8%) и 74 (1,5%) участника с неатипичными и атипичными депрессивными симптомами соответственно. Распространенность нормальной толерантности к глюкозе, определяемой как наличие концентрации глюкозы плазмы натощак (ГПН) <6.1 ммоль/л и двухчасовой глюкозы <7.8 ммоль/л, была всего лишь 61% среди тех, кто имел атипичные депрессивные симптомы, хотя она была 73% и 79% у лиц с неатипичными депрессивными симптомами или без депрессивных симптомов соответственно.
Доля всех патологических состояний толерантности к глюкозе была самой высокой среди участников с атипичными депрессивными симптомами. Распространенность нарушенного уровня глюкозы натощак (ГПН 6.1-6.9 ммоль/л и двухчасовая глюкоза <7.8 ммоль/л) среди лиц с атипичными, неатипичными депрессивными симптомами и без депрессивных симптомов была 8%,7% и 7% соответственно. Распространенность нарушенной толерантности к глюкозе (ГПН <7.0 ммоль/л и двухчасовая глюкоза 7.8-11.0 ммоль/л) была 15%, 11% и 8% соответственно. Распространенность ранее не диагностированного диабета второго типа (ГПН ≥7.0 ммоль/л или двухчасовая глюкоза ≥11.1 ммоль/л) была 5%,3% и 2% соответственно.
Ранее диагностированный диабет был специально обозначен, если наблюдалось одно из следующих условий: диагностированный врачом диабет со слов пациента; медикаментозное лечение диабета со слов пациента; амбулаторное или стационарное посещение больницы по поводу диабета (информация о всех визитах в больницу была получена из Finnish Care Register for Health Care [Финский регистр медицинской помощи]) или право покупать лекарства от диабета по субсидированной стоимости (данные получена из Social Insurance Institution of Finland [Национальный регистр лекарственных препаратов ведомства социальной страховки Финляндии]). Распространенность ранее диагностированного диабета второго типа была 11%, 6% и 3% среди лиц с атипичными, неатипичными депрессивными симптомами и без депрессивных симптомов соответственно.
Различия в распределении состояния толерантности к глюкозе между группами профилей депрессивных симптомов была статистически значимой (Критерий согласия Пирсона хи-квадрат:F/χ2=40,26, df=10, p=0,00002). 
Средние индексы массы тела были 30.8±7.5 кг/м2, 28.0±5.7 кг/м2 и 26.7±4.7 кг/м для лиц с атипичными, неатипичнымидепрессивными симптомами и без депрессивных симптомов соответственно (p=0.002, критерий Краскела-Уоллиса, попарно; атипичные против неатипичных). Участники самостоятельно докладывали о своей физической активности, уровне образования, курении табака, употреблении алкоголя и антидепрессантов; из перечисленного при попарном тестировании только использование селективных ингибиторов обратного захвата серотонина выделялось среди подтипов (30% для атипичных против 11% для неатипичных, p=0.0001, точный тест Фишера).
В сочетании с нашими предыдущими выводами5-7, наши результаты поддерживают важность разделения депрессии на подтипы у людей с диабетом второго типа, впрочем, как и недавно постулировалось в этом журнале5. Текущие результаты также обращают внимание на эти явления уже впредиабетических состояниях. Мы предполагаем, что результаты предыдущих исследований связи между депрессией и диабетом второго типа могли бы быть другими, если бы в них были проанализированы подтипы депрессии.

Pasi J. Eskola1,2, Juha P. Auvinen1,3, Jari Jokelainen1,3, Timo Liukkonen1,4, Sylvain Sebert1,5,6, 
Aimo Ruokonen7,8, Katri Puukka7,8, Markku Timonen1, Sirkka Keinanen-Kiukaanniemi1-3

1Center for Life Course Health Research, University of Oulu, Oulu, Finland; 
2Kontinkangas Wellness Centre, Oulu, Finland; 3Unit of Primary Care, Oulu University Hospital, Oulu, Finland; 4Mikkeli Central Hospital, Mikkeli, Finland; 5Biocenter Oulu, University of Oulu, Finland; 6Department of Genomics of Complex Diseases, Imperial College London, London, UK; 7NordLab Oulu, Oulu University Hospital, Oulu, Finland; 8Department of Clinical Chemistry, University of Oulu, Oulu, Finland

Первые и последние два автора внесли в этот труд равноценный вклад.

Перевод: Красавин Г.А. (Москва)
Редактура: к.м.н. Руженкова В.В. (Белгород)

(WorldPsychiatry 2017;16:1:111-112)

Библиография
1. Roy T, Lloyd CE. J Affect Disord 2012;142:S8-21.
2. Kan C, Silva N, Golden SH et al. Diabetes Care 2013;36:480-9.
3. Fisher L, Gonzalez J, Polonsky W. Diabetic Med 2014;31:764-72.
4. Snoek FJ, Bremmer MA, Hermanns N. Lancet Diabetes Endocrinol 2015;3:450-60.
5. Vancampfort D, Correll CU, Galling B et al.World Psychiatry 2016;15:166-74.
6. Benazzi F. Eur Arch Psychiatry ClinNeurosci 2002;252:288-93.
7. Penninx BW, Milaneschi Y, Lamers F et al. BMC Med 2013;11:129.