Психиатрия Психиатрия и психофармакотерапия им. П.Б. Ганнушкина
№02 2019

В статье дается анализ судебно-психиатрического наблюдения, связанного по тематике преступления с поведением одного из героев романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание».
Ключевые слова: судебная психиатрия, преступление, Достоевский
Для цитирования: Макушкин Е.В., Клембовская Е.В. Современные аспекты «гипнотизма» романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» (судебно-психиатрическое наблюдение). Психиатрия и психофармакотерапия. 2019; 21 (2): 62–66.

Modern aspects of «hypnotism» of the novel F.M.Dostoevsky «Crime and Punishment» (forensic psychiatric case history)

E.V.Makushkin, E.V.Klembovskaya
V.P.Serbsky National Medical Research Center of Psychiatry and Narcology of the Ministry of Health of the Russian Federation. 119991, Russian Federation, Moscow, Kropotkinskii per., d. 23 makushkin@serbsky.ru

The article provides an analysis of forensic psychiatric observation related to the subject of the crime with the behavior of one of the heroes of F. Dostoevsky's novel Crime and Punishment.
Key words: forensic psychiatry, crime, Dostoevsky.
For citation: Makushkin E.V., Klembovskaya E.V. Modern aspects of «hypnotism» of the novel F.M.Dostoevsky «Crime and Punishment» (forensic psychiatric case history) Psychiatry and Psychopharmacotherapy. 2019; 21 (2): 62–66.

Проблема подражательного поведения, внушения, самовнушения, «гипнотизма» и связанных с ней социальных феноменов широко обсуждалась учеными начиная с XIX в. В.М.Бехтерев (1908 г.) считал, что внушение играет видную роль и в повседневной жизни отдельных лиц, и в социальной жизни народов. Одним из первых в России он показал и описал механизмы возникновения психических эпидемий и роль внушения, самовнушения и гипноза в их зарождении и распространении, проследил механизмы возникновения массовых увлечений сектантскими вероучениями, теориями мистиков, средневековых эпидемий демономании и колдовства, кликушества и т.п.
H.Bernheim (1891 г.) считал, что внушение это воздействие, при посредстве которого вводится в мозг представление, которое им и принимается. Согласно W.Wundt (1896 г.), внушение есть ассоциация с сопутствующим ей сужением сознания по отношению к представлениям, которые, возникая, не дают проявиться противоположным ассоциациям. По A.Schrenk-Notzing, внушение выражается ограничением ассоциаций в отношении определенного содержания сознания.
По мнению В.М.Бехтерева (1908 г.), внушение становится способом воздействия одних лиц на других, которое производится намеренно или ненамеренно со стороны воздействующего лица. Сфера общественного сознания играет особую роль в индивидуальной психической сфере. Иногда впечатление, воспринятое пассивно, входит затем и в сферу личного сознания в виде «умственного образа». Когда личное сознание ослабевает, на первый план выходит работа общего сознания, иногда не совпадающая ни с взглядами, ни с деятельностью индивидуального сознания. В.М.Бехтерев разделял психическую сферу на личное и общее сознание. При определенных обстоятельствах (снижение внимания, критичности мышления, некоторых индивидуальных особенностях психики, нарушения аффективной сферы) индивидуальное сознание ослабевает, и внешние впечатления входят в психическую сферу помимо него и, следовательно, помимо «я». Таким образом, внушение представляет собою «непосредственное прививание тех или других психических состояний от одного лица к другому, вторжение в сознание или прививание к нему посторонней идеи без прямого непосредственного участия в этом акте “я” субъекта в отличие от убеждения, производимого всегда не иначе как при посредстве внимания и логического мышления и с участием личного сознания».
Воздействие идей, изложенных в литературных произведениях, и их эмоционального содержания на общественное и личное сознание, невозможно переоценить. Такое влияние можно охарактеризовать как вариант внушения, осуществляющийся как на группы лиц, так и на отдельных индивидов, что отражается на их поведении.
Влияние литературных произведений на общественное и индивидуальное сознание впервые проявилось после публикации в 1774 г. романа И.Гете «Страдания молодого Вертера». Автор создал Вертера, чтобы избавиться от мучений, навеянных платонической любовью к Шарлотте. 
Самоубийство главного героя книги также объяснимо смертью друга И.Гете Карла Вильгельма Иерузалема, который страдал от страсти к замужней женщине. Сам И.Гете избавился от суицидальных мыслей, дав противоположную судьбу своему персонажу, «я написал Вертера, чтобы не стать Вертером». Однако скандальная слава вскоре послужила причиной для запрета на распространение книги, которая провоцировала массу людей на самоубийства. До романа И.Гете литературные герои также сводили счеты с жизнью, но читатели не стремились им подражать. Причиной такой реакции стала представленная в книге психология самоубийства: таким образом молодой человек избавляется от невыносимых мук. Для того чтобы приостановить волну самоубийств, И.Гете пришлось написать предисловие, в котором он пытался убедить публику, что поступок героя не выход из трудного положения.
В России после выхода в 1792 г. в свет книги Н.М.Карамзина «Бедная Лиза» тоже наблюдалась волна самоутоплений среди молодых девушек. Так называемый «Лизин пруд» в Москве считался местом самоубийства «разочарованных девушек». Лишь в 1907 г. в пруду за 2 месяца 16 девушек лишили себя жизни, приводит пример В.М.Бехтерев.
Волна самоубийств, связанная с выходом романа «Страдания молодого Вертера», была первым случаем влияния литературного произведения на сознание и поведение отдельных лиц, имеющее социальное значение, что позволило в 1974 г. американскому социологу Дэвиду Филлипсу назвать это явление «эффектом Вертера».
В профессиональной среде известен эффект Вертера (синдром Вертера) – массовая волна подражающих самоубийств, которые совершаются после самоубийства, широко освещенного телевидением или другими средствами массовой информации, либо описанного в популярном произведении литературы или кинематографа. D.Phillips (1974 г.) отметил сходство между ситуацией первого ставшего знаменитым самоубийцы и ситуациями последователей, а также сходство между реализацией суицидального акта. Он отметил, что реакция имитации суицида свойственна и неуверенным в себе, привыкшим во многом брать пример с других людей, особенно если их жизненная ситуация напоминает жизненную ситуацию совершившего самоубийство героя. Зачастую, не находя решения своей проблемы, они воспринимают самоубийство литературного или медийного героя как своеобразную подсказку и копируют действия тех, кто находился в аналогичной ситуации.
Этот эффект, как показал D.Phillips, проявляется и в случае актов насилия, или, наоборот, в случае героических поступков. Необходимым условием было их широкое освещение и тот факт, что адресатом сообщения являлся человек, похожий или воображающий себя похожим на протагониста рассказанного эпизода.
Н.А.Рубакин (1929 г.) много внимания уделял влиянию психических особенностей на отношение к литературному произведению. Однако М.П.Кутанин (1929 г.) предупреждал, что чтение может внести разлад в психику и не рекомендовал книги с преобладанием мрачного, пессимистического содержания, эмоционально перевозбуждающих.
В конце XIX – начале XX в. большое внимание исследованию восприятия художественных текстов уделялось А.А.Потебня, Д.Н.Овсянико-Куликовским и другими. А.А.Потебня (1913 г.) считал, что «идею вкладывает тот, кто воспринимает художественное произведение, кто его толкует, кто им пользуется для уяснения жизненных явлений». Нет ни объективного содержания, ни раз и навсегда данного смысла, ни идеи художественного произведения, «есть лишь форма для всего этого, неподвижный образ, рождающий содержание в читателе из данной прозы». Произведение художника необходимо нам именно потому, что оно есть ответ на наши вопросы. И смысл художественного произведения зависит от тех вечно новых вопросов, которые ему предъявляют вечно новые, бесконечно разнообразные его читатели или зрители. «Великое художественное произведение в момент его завершения – только семя. Оно может попасть на каменную почву и не дать ростков, может под влиянием дурных условий дать ростки чахлые, может вырасти в громадное, величавое дерево».
Такая интерпретация влияния литературных произведений подтверждается и приведенным ниже клиническим наблюдением.
С., 16 лет, обвиняется в убийстве. Он формировался стеснительным, замкнутым ребенком, все держал в себе, с ним тяжело было входить в контакт, «приходилось вытягивать слова». Был послушным, подчинялся матери, большую часть времени проводил с ней, любил вышивать, был очень трудолюбив. К общественным делам относился без инициативы, но не отказывался, учился хорошо. Лидером быть не старался, отношения у него с одноклассниками были ровные. По характеру скрытный, скромный, стеснительный, спокойный, замкнутый, свои чувства держал при себе. Общался он в основном с Г. (потерпевший), на занятия в школу и из школы они ходили вместе, по просьбе родителей на уроке сидели за одной партой, между ними было соперничество. С. никогда ни с кем не делился ни карандашом, ни ручкой, у него всегда все было, но он никому ничего не давал. В 5 классе ему был выставлен диагноз: сенсоневральная двусторонняя тугоухость 3-й степени.
С. обвиняется в убийстве своего одноклассника Г., также с целью сокрытия убийства Г. он совершил убийство его сестры, нанеся им несколько ударов топором по голове. 
С. признался в совершенном преступлении, пояснив, что совершил убийство потерпевших «на почве личных неприязненных отношений». Он сообщил, что убийство Г. он планировал «примерно за неделю», пояснив при этом, что решил убить его «так как Г. обзывался, используя ненормативную лексику». Он пошел в квартиру Г, взяв с собой топор, который спрятал в рукаве. С. несколько раз ударил его топором по шее и голове. В этот момент из ванны вышла сестра Г., и он также нанес ей удары топором по голове. Затем С. помыл руки и топор и ушел из квартиры, взяв мобильные телефоны потерпевших, которые он потом выбросил. Дома С. смыл следы крови с одежды, топор выбросил в лесу. В дальнейшем от своих показаний он отказался, заявил, что соврал, сказал, что сознался в убийстве, чтобы от него «отстали». Затем С. изменил свои показания, сообщил, что увидел в комнате мужчину, который замахнулся на него топором, затем стал угрожать, говоря, что если он не сделает, что он скажет ему, то он его убьет. Утверждал, что мужчина заставил его взять топор и спрятать его, выкинуть мобильные телефоны потерпевших. Описал мужчину, сказал, что тот побрызгал на него кровью.
При проведении стационарной комплексной психолого-психиатрической экспертизы С. держался несколько напряженно, сидел в однообразной позе, на собеседника не смотрел, контакт с ним носил формальный характер. Предъявлял жалобы на необоснованную тревогу, страх, видения устрашающего характера, в которых видит кровь на стенах, на еде, трупы потерпевших. Сообщал, что слышит «два мужских голоса» внутри головы. Один из «голосов» – «злой голос дьявола», заставляющий покончить с собой, запрещающий принимать лекарство, разговаривать с лечащим врачом. Другой – «голос церковный, бога», успокаивает, отговаривает совершить самоубийство, рассказывает, «как хорошо жить». Себя характеризовал нервным, раздражительным. Пояснял, что с возрастом изменился по характеру, стал более вспыльчивым, злым, раздражительным, появилось желание быть одному. О правонарушении говорил без сожаления, что потерпевших убил «человек в черном». В дальнейшем сообщил, что убийство совершил он, потерпевший «надоел» ему, затаив обиду, хотел отомстить, вынашивал план убийства около месяца, был уверен, что «никто ничего не узнает». Затем вновь говорил, что правонарушение не совершал, рассказывал о «человеке в маске», заявлял, что может быть он его «заколдовал», он все «делал под гипнозом», поэтому ничего не помнит. В то же время охотно беседовал, много рассказывал о матери, что она запрещала ему общаться с тем, с кем он хотел, постоянно его контролировала, наказывала. Приводил многочисленные примеры «ограничения его свободы». С некоторым облегчением заявлял, что теперь он хоть и находится под стражей, «зато мать не может больше его контролировать», рад этому факту. Отношения с одноклассниками не складывались, в классе ни с кем не общался, кроме Г. С 10-летнего возраста научился вышивать крестиком, нравилось это делать, «успокаивало». Рассказывал, что давно начал задумываться о смысле жизни, разочаровался в людях, которые «ради достижения своей цели готовы на все». Иногда не хотел ни с кем общаться, становится более раздражительным. В приступе раздражения мог что-то разбить, порвать. Заявлял о наличии у него «голосов», которые «заставляли его совершать суицидальные попытки, поэтому нанес самопорезы. В дальнейшем в ходе продолжительной беседы заявлял, что «много думал об экспертизе» и хочет «сказать правду». Признался, что «голосов» у него нет, говорил об этом, чтобы попасть в психиатрическую больницу, не хотел «ехать на зону». Пояснял, что боялся попасть в тюрьму, отношения с сокамерниками складывались сложные, над ним издевались из-за сниженного слуха, поэтому «решил врать». При расспросе о правонарушении первое время придерживался защитной линии поведения, утверждал, что убийство не совершал, продолжал высказывать версию о «человеке в черном», который убил потерпевших. В дальнейшем признался в содеянном, пояснял, что выдумал эту версию, потому что не хотел «сидеть в тюрьме». Подробно рассказывал о правонарушении. Считал, что у него никогда «не было своего выбора», мать не давала общаться с тем, с кем он хотел, заставляла общаться с потерпевшим. «Я уже не мог его терпеть, он меня раздражал, это длилось с 1 класса, он на людях был такой, а на самом деле другой», «не хотел больше его видеть». Сообщал, что в какой-то момент подумал, что если Г. больше не будет в его жизни, это «поможет решить все проблемы», принял решение убить его. Решение пришло «внезапно», после прочтения романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание». «Так мучил он себя и поддразнивал этими вопросами, даже с каким-то наслаждением. Впрочем, все эти вопросы были не новые, не внезапные, а старые, наболевшие, давнишние. Давно уже как они начали его терзать и истерзали ему сердце. Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения. Ясно, что теперь надо было не тосковать, не страдать пассивно, одними рассуждениями о том, что вопросы неразрешимы, а непременно что-нибудь сделать, и сейчас же, и поскорее. Во что бы то ни стало надо решиться, хоть на что-нибудь, или...» (Ф.М.Достоевский, «Преступление и наказание»).
В романе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» нашему пациенту понравились рассуждения Раскольникова о том, что «если он человек, то сможет пойти и убить...»: «Власть дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно только, одно: стоит только посметь! 
У меня тогда одна мысль выдумалась, в первый раз в жизни, которую никто и никогда еще до меня не выдумывал! 
Никто! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту! Я... я захотел осмелиться и убил... я захотел…убить без казуистики, убить для себя, для себя одного! Я лгать не хотел в этом даже себе! Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею...» «Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово» (Ф.М.Достоевский, «Преступление и наказание»).
В итоге, современный подросток, имеющий патохарактерологическую предиспозицию, «решил доказать», что он «человек, имеющий право на все», а также подумал, что топором сможет это сделать «наверняка». Вновь повторял, что не мог больше общаться с потерпевшим, «надоел», «не мог его больше видеть», не нравилось, чем занимается Г., какую музыку слушает. Однажды даже показывал потерпевшему топор и говорил, что убьет его, но тот «не поверил и лишь рассмеялся». Подробно рассказывал о том, как планировал убийство, выбирал день и подходящее время. «Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь... теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это... Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах… Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что все вдруг решено окончательно. Конечно, если бы даже целые годы приходилось ему ждать удобного случая, то и тогда, имея замысел, нельзя было рассчитывать, наверное, на более очевидный шаг к успеху этого замысла, как тот, который представлялся вдруг сейчас…» (Ф.М.Достоевский, «Преступление и наказание»).
Утверждал, что сестру Г. убивать не хотел, не знал, что она находилась в тот момент дома, но «пришлось это сделать, так как она была свидетелем». Когда стал наносить удары, то «злость разлилась по всему телу», «вошел в тему, адреналин пошел», поэтому ходил из комнаты в ванную и поочередно бил потерпевших. Не мог остановиться, потому что «думал, что они все еще живы», «раздражало и злило, что они шевелятся и издают звуки». Остановиться смог лишь тогда, когда понял, что они действительно мертвы. Тем не менее потом хотел вернуться в квартиру потерпевших, чтобы удостовериться в этом. После убийства «вообще ни о чем не думал, было зло, мыслей никаких не было». Обратился с просьбой показать фотографии потерпевших из уголовного дела, утверждал, что хочет посмотреть, что сделал, что после него осталось.
При комплексном психолого-психиатрическом обследовании у С. на первый план выступили личностные черты шизоидного круга: повышенная напряженность, тревожность в сочетании с замкнутостью, скрытностью, избирательностью в контактах с ожиданием негативного отношения к себе со стороны окружающих при ориентации на внутренние субъективные критерии оценок и собственные своеобразные суждения с упорством в их отстаивании. Обнаружены измененность мотивационно-смысловой сферы, трудности адекватной оценки ситуации с тенденцией к реализации слабомотивированных поступков при низкой способности к эмпатии и ощущениях угрозы извне. Указанные особенности личности у подростка сочетались с аутохтонными перепадами настроения и выраженными эмоционально-волевыми расстройствами (раздражительность, склонность к непосредственной разрядке напряжения с тенденцией к застреванию на личностно значимых темах, накоплением аффективной напряженности с реакциями самовзвинчивания, в том числе и с последующим отреагированием накопленного в агрессивной форме).
Экспертная комиссия пришла к заключению, что у С. 
обнаруживаются признаки шизоидного расстройства личности, формирующегося на органически неполноценной почве. У С. с наследственной отягощенностью, перенесшего перинатальную патологию, с детского возраста отмечались экзогенно-органические вредности, на фоне которых в пубертатном периоде проявились такие личностные патохарактерологические черты шизоидного круга как замкнутость, необщительность, стеснительность, стремление к одиночеству, отсутствие близких друзей, присоединились аутохтонные перепады настроения с эмоционально-волевыми расстройствами, что на фоне авторитарного воспитания со стороны матери и протрагированной субъективно сложной для него ситуации (необходимость общения с субъективно неприятным для обвиняемого потерпевшим) привело к декомпенсации личностных особенностей и совершению правонарушения. Шизоидное расстройство личности с тенденцией к застреванию на личностно значимых темах, эмоциональной неустойчивостью с накоплением аффективной напряженности в психогенно травмирующих ситуациях, с последующим отреагированием накопленного в агрессивной форме ограничивали С. во время совершения инкриминируемого ему деяния возможности в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими (юридическая формула так называемой статьи «ограниченная вменяемость», ст. 22 Уголовного кодекса Российской Федерации).
Особо следует отметить, свойственные С. завышенная самооценка, презрение и враждебность к окружающим, низкое чувство эмпатии, пренебрежение чувствами других людей, по-видимому, позволяли ему почувствовать в Раскольникове «родственную душу», ощутить сходство, воспринять идеи деления людей на «низших», т.е. обычных, заурядных («материал», по словам Раскольникова) и «собственно людей», т.е. людей, которым разрешено больше, чем остальным, и которые сами определяют, что можно, а что нельзя. После прочтения романа чувство ненависти, которое С. испытывал к потерпевшему, оформилось в «отчетливое желание убить» последнего, так как он принадлежал к «низшим» людям, а сам С. к избранным, которым позволено все, даже убийство. Образ действия часто состоит из заимствования тех моделей поведения, которые были показаны тем, с кем индивид себя идентифицирует. Сюжет романа подсказал и способ убийства, и по чудовищному совпадению привел к убийству сестры потерпевшего, ставшей, как и Лиза в романе, свидетелем преступления.
Однако такие особенности С., как незрелость, несформированность, незавершенность и по сути неразвитость морально-этической составляющей его аномальной, личностно искаженной натуры, не позволили ему воспринять основные духовные смыслы великого романа.
В одном из писем Ф.М.Достоевский объясняет М.Н.Каткову (редактору «Русского вестника»): «Это – психологический отчет одного преступления... по легкомыслию, по шаткости в понятиях поддавшись некоторым странным “недоконченным” идеям, которые носятся в воздухе, решился разом выйти из скверного своего положения. Он решает убить ее, обобрать; с тем, чтоб сделать счастливою свою мать, живущую в уезде, избавить сестру, живущую в компаньонках у одних помещиков, от сластолюбивых притязаний главы этого помещичьего семейства <...> докончить курс, ехать за границу и потом всю жизнь быть честным, твердым, неуклонным в исполнении “гуманного долга” к человечеству... Однако затем неразрешимые вопросы восстают перед убийцею, неподозреваемые и неожиданные чувства мучают его сердце <...> чувство разомкнутости и разъединенности с человечеством, которое он ощутил тотчас же по совершении преступления, замучило его... Преступник решает принять муки, чтоб искупить свое дело... Бoжия правда, земной закон берет свое, и он – кончает тем, что принужден сам на себя донести ... Закон правды и человеческая природа взяли свое, убеждение внутреннее даже без сопротивления...». (Ф.М.Достоевский – М.Н.Каткову).
Тем не менее одного впечатления от чтения о выдающемся преступлении недостаточно, чтобы толкнуть на подобное действие.
В данном случае факторами риска формирования криминального поведения послужили: возрастная (психологическая) незрелость – подростковый возраст, расстройство личности аномальной выраженной патологической структуры шизоидного радикала, характеризующееся замкнутостью, агрессивностью, враждебностью, кумуляцией отрицательных эмоций, слабым усвоением морально-этических норм и несформированностью конвенциального социального поведения из-за несовершеннолетия и собственно патохарактерологического структурирования, завышенной самооценкой, личностной ригидностью; эмпатия к герою, частичное усвоение идей героя без критической их оценки и с игнорированием их дальнейшего развенчания в романе (например, Раскольников сознается в содеянном, признает, что душевные страдания более мучительны, чем юридическое наказание, раскаивается); склонность к подражательному поведению (копирование способа действия героя романа при совершении убийства). При освидетельствовании подростка экспертами не отмечались такого рода эмоциональные переживания, раскаяния к периоду производства судебно-психиатрической экспертизы не наступило. Не отмечалось и чувство вины, скорее и лучше подросток описывал авторитаризм и обиды, нанесенные ему собственной матерью. Такой негативно окрашенный «прессинг», отрицательные эмоции (эффект кумуляции), а также чтение и впечатление от романа Ф.М.Достоевского оказались пусковыми механизмами психопатологии инсайта в сознании несовершеннолетнего. Он отчетливо осознал, как следует ему поступить и разрешить психотравмирующую сложную ситуацию. С феноменологической и клинической точек зрения нам до сих пор (этому наблюдению уже более 10 лет) крайне сложно объяснить «гипнотическое» воздействие великого произведения Ф.М.Достоевского и образа главного героя на незрелую психическую деятельность личностно аномального подростка. Яркое впечатление от классики русской литературы, по-видимому, послужило самостоятельным толчком, главным триггером противоправного социально опасного поведения. Не материнские указания стали «последней каплей» переполнившей чашу терпения нашего пациента, а сам Ф.М.Достоевский через образ Раскольникова с его метафизическими суждениями и саморефлексией, как бы «подобрал ключи» к сознанию и «образу мира», восприятию у подростка. Не случайно мы говорим «инсайт», так как наступило понимание происходящего и возникло осознание, как поступить, как действовать. Бредовой, галлюцинаторный, императивный механизмы у подростка экспертами исключены. Выявлена психопатология личностного, не эндогенного регистра. Деликт стал осознаваемым, продуманным поступком, ответом и протестом несовершеннолетнего в субъективно сложной для него ситуации. Однако незрелость, особенности ограничения волевой регуляции, искажения критики и прочее подразумевали применение экспертами упомянутой правовой формулы «ограниченная вменяемость лица».
Особо хотелось бы подчеркнуть внимание Ф.М.Достоевского к зарождающейся судебно-психиатрической науке и комплексной экспертизе в тот период: «Наконец, некоторые (особенно из психологов) допустили даже возможность того, …что самое преступление не могло иначе и случиться как при некотором временном умопомешательстве, так сказать, при болезненной мономании убийства и грабежа, без дальнейших целей и расчетов на выгоду. Тут, кстати, подоспела новейшая модная теория временного умопомешательства, которую так часто стараются применять в наше время к иным преступникам. К тому же давнишнее ипохондрическое состояние Раскольникова было заявлено до точности многими свидетелями, доктором Зосимовым, прежними его товарищами, хозяйкой, прислугой. Все это сильно способствовало заключению, что Раскольников не совсем похож на обыкновенного убийцу, разбойника и грабителя, но что тут что-то другое… Решился же он на убийство вследствие своего легкомысленного и малодушного характера, раздраженного, сверх того, лишениями и неудачами»… 

Сведения об авторах
Макушкин Евгений Вадимович – д-р мед. наук, проф., зам. ген. директора по научной работе ФГБУ «НМИЦ ПН им. В.П.Сербского»
Клембовская Елена Витальевна – канд. мед. наук, отд. судебная психиатрия ФГБУ «НМИЦ ПН им. В.П.Сербского»