Психиатрия Психиатрия и психофармакотерапия им. П.Б. Ганнушкина
№02 2025

Instincts, emotions and the phenomenon of fear: the evolutionary concept of V.A. Wagner 

N.Yu. Pyatnitskiy   
FSBSI «Mental Health Research Center», Moscow, Russia

Abstract
In zoopsychology, emotions were often attributed to insects: thus, bees were "angry" and "loving", beetles were "jealous", ants were "worried" and "hating". In terms of intellectual abilities, ants were considered by some zoopsychologists to be the "smartest" among animals. V.A. Wagner argued that the phenomena described by authors as emotions in invertebrates are ordinary instincts, mistakenly taken for emotions. Vertebrates have exactly the same instincts, but they may have also the phenomena of an emotional nature. In Charles Darwin's evolutionary concept, the bristling of fur in dogs and the ruffling of feathers in birds were initially involuntary, then began to be accompanied by consciousness, then turned into a habit, and a habit, subsequently - into an instinct; on the contrary, in the evolutionary concept of the animal psyche by V. A. Wagner, a habit cannot turn into an instinct, consciousness is absent at the first stages, evolution follows the path of reflexes – instincts – emotions. When emotional states are associated with rational abilities (learning), instincts underlie emotional states; if there are no instincts, there will be no association. V. A. Wagner believed that the highest moment in the evolution of emotions is their combination with rational abilities. The phenomenon of "fear", according to V. A. Wagner, is a complex phenomenon: on the one hand, it includes feelings of fear, on the other, the instinct of fear - a set of inherited actions in response to the corresponding environmental influences. The highest form of "modification of fear" in animals is curiosity. Elementary curiosity is already observed in fish, in higher animals, curiosity is a more complex phenomenon. In humans, the evolution of emotions and their psychological nature seem to be the same as in higher animals, only slightly differing from the transformation of emotions in animals. Thus, in animals the instinct of fear, being modified under the influence of rational abilities, first leads to hereditary timidity, in which the instinctive nature prevails over the rational, then comes caution, with less participation of instincts and more of rational abilities, then comes suspicion with even greater participation of rational abilities, and, finally, distrust (in this case, the instinctive part in the psyche of animals still prevails in all "modifications" of fear). In humans, the process of transformation of emotions goes even further, with ever greater participation of rational abilities.
Key words: evolutionary psychology and psychiatry, V.A. Wagner, evolution of emotions, instincts, phenomenon of fear.
For citation: Pyatnitskiy N.Yu. Instincts, emotions and the phenomenon of fear: the evolutionary concept of V.A. Wagner. Psychiatry and psychopharmacotherapy. 2025; 2: 70–78. DOI: 10.62202/2075-1761-2025-27-2-70-78

Развитие эволюционного подхода в области психиатрии и клинической психологии в последние годы заставляет нас вспомнить о концепциях В.А. Вагнера, фактического основателя эволюционной, или «биологической», психологии (являющейся основой и для эволюционной психиатрии) в России, и, в частности, о его эволюционной концепции эмоций. В зоопсихологии эмоции часто приписывались насекомым: так, пчелы «гневались» и «любили», жуки «ревновали», муравьи «беспокоились» и «ненавидели» [1-4]. Последние, в особенности, в отношении интеллектуальных способностей считались некоторыми зоопсихологами самыми «умными» среди животных. Так, британский антрополог и энтомолог J. Lubbock [2] утверждал, что, хотя обезьяны и ближе всего расположены к человеку по телесной структуре, муравьи значительно ближе к нему по социальному устройству, почему могут претендовать на ближайшее место с человеком по шкале интеллекта. Немецкий энтомолог и зоопсихолог E. Wasmann [5], напротив, отмечал, что муравьи, поскольку отличаются высшим развитием социальных инстинктов в животном царстве, только производят впечатление обладающих «высшим интеллектом», у них совершенно отсутствуют «традиции» и «инструкции», наблюдающиеся в сообществах птиц и млекопитающих1. При этом, однако, E. Wasmann говорил о «трусости» бурых муравьев, которую те проявляют при нападении на них «кроваво-красных муравьев-рабовладельцев» (F. sanguinea), и об их же «инстинктивной отваге», демонстрируемой при нападении на муравейник их «хозяев», в котором они пребывают уже в роли «рабов» (возможно, это происходит за счет «инстинктивной оценки силы новой колонии» (подобно инстинктивной оценке силы у высших млекопитающих2); о «героизме» большого черного муравья, в одиночку нападающего на колонию мелких красных муравьев. Чарлз Дарвин, не чуждый антропоморфных обобщений в отношении человека и общественных насекомых, в монографии «Выражение эмоций у человека и животных» [8, 9] все же ограничился сопоставлением эмоций человека с таковыми у высших млекопитающих и установил, что способности мышечных движений, которыми эмоции выражаются у человека, унаследованы им от соответствующих движений высших млекопитающих. Американский психолог W. James [10, 11] видел различие между инстинктами и эмоциями в том, что эмоция – это стремление чувствовать, а инстинкт – стремление действовать при наличии объекта в окружающей обстановке. В.А. Вагнер [12] определил эмоции «как биологически полезные действия, обуславливаемые не обычными действиями вазомоторной системы», а инстинкт – как «наследственные действия (знания), не имеющие к вазомоторной системе никакого отношения». В.А. Вагнер предложил рассматривать жизнь членистоногих (насекомых, пауков и др.) как «доэмоциональную», поскольку для переживания эмоций, согласно концепции W. James – C. Lange [11, 13], должна существовать связь центров телесного действия с вазомоторной системой, отсутствие такой связи у беспозвоночных – червей, ракообразных, пауков и насекомых – делает переживание эмоций у них невозможным. Эти животные «не знают ни чувства страха, ни гнева, ни радости, ни печали» [12]. Как подчеркивал В.А. Вагнер [12], явления, описываемые авторами в качестве эмоций у беспозвоночных животных, представляют собой обычные инстинкты, по недоразумению принимаемые за эмоции. Для наглядного примера В.А. Вагнер [12], как арахнолог, приводит поведение паука-тенетника, который при слабом раздражении паутины, будучи не в состоянии определить локализацию источника раздражения, производит ряд беспорядочных движений: меняет положение тела, делает несколько шагов то в одном, то в другом направлении; его сердце вследствие усиленных движений начинает чаще биться – но усиленное биение сердца не является выражением эмоции, речь идет только о «наследственно-фиксированном следовании систем элементарных инстинктов». Линия поведения определяется той системой элементарных инстинктов, которая возбуждается с наибольшей силой. Проявления другой системы, вызванной спонтанно, подавляются. Так, если воздействовать на паука звуковым раздражением (обычно вызывающим у него более или менее энергичное бегство) тогда, когда он поймал добычу, то при голоде реакция ограничится у него лишь подъемом передней пары ног, а в случаях, когда он сыт, паук бросит добычу и убежит. Согласно В.А. Вагнеру, у пауков действие половой энергии может порождать (как и у других членистоногих), наряду с действиями производительными, ряд действий «биологически бесполезных», которые лишь при координации с половыми инстинктами могут оказаться полезными и удержаться естественным отбором. К этой категории В.А. Вагнер отнес и движения пауков-самцов, называемые «танцами», с помощью которых те якобы способны «пленять» самок, обладающих «чувством изящного». По наблюдениям В.А. Вагнера [12], танцы пауков-самцов происходят только у тех видов, у которых самки после оплодотворения поедают самцов; там, где отношения полов «дружелюбны», танцев не наблюдается. С учетом того, что пауки отличаются плохим зрением, и самки с того расстояния, на котором держатся самцы во время «танца», могут видеть лишь необычность общего характера движений самца, а не их «пластику», «странные» движения пауков в период ухаживания вначале представляют собой бесполезные действия «физиологического разряда», и лишь потом, коррелируя с половым инстинктом, получают биологическое значение: предупреждать самку о том, что к ней приближается не просто добыча, «на которую надо броситься и умертвить», а самец.
В.А. Вагнер [12] полагает неверным распространение принципа ad hominem (антропоморфизма) на беспозвоночных животных, как и утверждения, что издаваемые ими звуки (с помощью крыльев или трения других частей тела) являются выражением эмоций. 
Органом языка перепончатокрылых (осы, пчелы) являются их крылья. В то время, как знаменитый французский энтомолог Ж.А. Фабр [14] утверждал, что оса-сфекс, «работая, поет свою веселую песенку», В.А. Вагнер [12] называл песню сфекса «продуктом несовершенного аппарата угнетения энергии». Он полагал, что чем ниже место животного на «эволюционной лестнице», тем больше оно тратит энергии «зря». Однако, если звук крыльев совпал с деятельностью какого-либо инстинкта, он может оказаться полезным для него дополнением и закрепиться естественным отбором; так произошел, по мнению В.А. Вагнера, «язык» насекомых. Британский энтомолог и антрополог J. Lubbock [2] полагал, что различные способы жужжания насекомых служат не только для выражения удовольствия или неудовольствия (как считал еще Чарлз Дарвин [15-17]), но делают насекомых способными «передавать друг другу и иные чувства». В.А. Вагнер [12] находил такую позицию ошибочной, и в качестве довода опирался на тот факт, что у одиночных пчел, которым некому сообщать свои «чувства», также встречается повышение и понижение тона жужжания. В.А. Вагнер подметил, что особым движением крыльев шмели могут сообщать друг другу о грозящей опасности (при этом крылья описывают дугу, отличную от той, которую они совершают при полете). Однако шмели, по наблюдениям В.А. Вагнера, являются глухими, их «слух» – не то, что мы подразумеваем у высших животных, у шмелей происходит «осязание на расстоянии», их «органом слуха» являются крылья. При этом окружающие шмели реагируют лишь на один вид их колебаний. Для шмеля, издающего крыльями «звук опасности», сами «соседи» неважны: так, например, В.А. Вагнер [12] прижимал карандашом опрокинутого на спинку шмеля, тот начинал жалить карандаш и отчаянно жужжать: никто из шмелей по соседству не обращал на эти звуки ни малейшего внимания, то же наблюдалось при взятии шмеля пинцетом. Таким образом, В.А. Вагнер заключал, что у шмелей выработалась способность реагировать лишь на один определенный звук крыльев. Внешние признаки реакции на опасность у шмелей сходны с реакцией на ястреба у ласточек, выражающих свое беспокойство голосом, но психологическая основа этих явлений, согласно В.А. Вагнеру, различна: у ласточек голосовые звуки являются выражением эмоции, шмели же эмоциями не обладают. У членистоногих, по мнению В.А. Вагнера [12], язык не находится ни в психологической, ни в физиологической связи с языком позвоночных. Язык у членистоногих проявляется у разных видов разными органами и представляет собой биологический тупик, воспринимаясь, преимущественно, органами обоняния и осязания, помещающимися на разных частях тела и также представляющими собой эволюционные тупики. В основе этого языка лежат не эмоции, а лишь «физиологический разряд неиспользованной на производительную работу энергии», случайно сочетающийся с тем или иным инстинктом. 
У позвоночных животных наблюдаются точно такие же инстинкты, но «рядом с ними могут быть и явления эмоциональной природы» [12]. Так, например, первые звуки птенцов, по В.А. Вагнеру, чисто рефлекторны, они раздаются как при получении пищи, так и тогда, когда птенцы находятся в одиночестве. По мере развития птенцов их писк начинает сочетаться с определенными эмоциональными состояниями, приятные ощущения сочетаются с одним писком, неприятные – с другим. Таким образом, на почве рефлексов возникают эмоциональные состояния; второй этап эволюции – сочетание звуков с инстинктами (самосохранения или питания), причем каждый вид имеет свои наследственно фиксированные звуки, естественный отбор поддерживает полезную корреляцию. В результате образуются «типичные» эмоции: «устрашающие крики», приемы телесной угрозы и пр. У одних птиц перья поднимаются от страха (вьюрки, овсянки), у других – прижимаются к телу (у перепелов, которым при появлении ястреба полезнее «уменьшить объем тела» и получить шанс остаться незамеченным). Эти действия, согласно В.А. Вагнеру [12], еще не «целепонимательные» и представляют собой сочетание эмоций с инстинктами (хотя с внешней стороны могут представляться «целепонимательными», как их интерпретировал Чарлз Дарвин [8, 9]). Следует отметить, что, в концепции Дарвина [8, 9], ощетинивание шерсти и взъерошивание перьев вначале были непроизвольными, потом стали сопровождаться сознанием, затем превратились в привычку, а привычка, впоследствии – в инстинкт; напротив, в эволюционной концепции психики животных В.А. Вагнера [12] привычка не может превратиться в инстинкт, сознание на первых этапах отсутствует, эволюция идет по пути рефлексы – инстинкты – эмоции. У птиц язык, сопровождающий кормление птенцов, не представляет акта, специально обращенного к одному из них, как и писк детенышей изначально не обращен к родителям. Согласно В.А. Вагнеру [12], «требования» корма птенцами и удовлетворение «требования» родителями только производят впечатление двухстороннего психологического акта, на самом деле, это – односторонний психический акт. Птицы своих детей не знают, и по разорении гнезда, в период кормления молоди, многие кормят чужих детей в любом гнезде, даже несмотря на протесты истинных родителей. Этим В.А. Вагнер объясняет факт кормления высиженных и непохожих на родителей кукушат, и другие аналогичные явления: высиживание галками цыплят, утят – курами. Так и птенцы обращаются с просьбой о корме к любой птице, и к человеку, если получают корм от него. В.А. Вагнер [12] также полагал, что в так называемых «сигналах об опасности» у птиц, производящих на наблюдателя-человека двустороннее впечатление, родители, издающие звуки, не имеют в виду «кого-либо о чем-нибудь предупредить», эти звуки представляют собой «наследственно фиксированное сочетание определенного эмоционального состояния (проявляющегося «вовне» голосовыми звуками) с определенными инстинктами». С этими психологически односторонними действиями родителей ассоциируются определенные инстинктивные действия птенцов. В качестве аргумента В.А. Вагнер [12] приводит собственное наблюдение: ласточки, славки, дрозды начинают издавать характерные, якобы предупреждающие птенцов крики, когда число яиц в гнезде еще является неполным и им «предупреждать некого». Этим действиям нельзя приписывать «целепониманию». При ассоциации эмоциональных состояний с разумными способностями (научение), в основе эмоциональных состояний лежат инстинкты, если инстинктов нет, не будет и ассоциации. По другим наблюдениям В.А. Вагнера [12], голосовые крики тревоги, издаваемые не родителями, а кормильцами, не производят впечатления на кукушат, они даже берут пищу у человека, в то время как настоящие птенцы под влиянием безумолчных криков родителей приникли бы в ужасе ко дну гнезда.
В отличие от Чарлза Дарвина [15-17], В.А. Вагнер [12] полагал, что у птиц песни поются самцами не для «пленения» самок. Он утверждал, что песни самцов представляют собой просто «физиологический разряд возбужденной энергии», с которыми ассоциируются некоторые действия самок и птенцов. Для обоснования этого В.А. Вагнер приводил свои собственные наблюдения за пением и поведением черных дроздов на Черноморском побережье Кавказа. Он заметил, что в период наибольшей длительности пения (конец апреля) самцы начинают ухаживать за самками, но само ухаживание происходит втихомолку; пока дрозд, сидя на дереве, занимается музыкой – он «одинок», к нему подлетают другие особи, и он порой улетает с ними – но врозь. «Когда начинается ухаживание, музыка смолкает». Само непосредственное «ухаживание» заключается в длительном бегании самца за самкой, причем «бегание» происходит в глубоком молчании. Поскольку ухаживание по утрам становится все более продолжительным, то пение становится более коротким: «энергия, затрачиваемая на первое, компенсируется на втором» [12]. 
Высшим моментом эволюции эмоций В.А. Вагнер полагал сочетание их с разумными способностями. Так, птицы способны согласовывать свои действия с голосовыми звуками не только своего, но и чужого вида. Ласточки, завидя ястреба, издают крики, «наследственно-фиксированные с определенным физиологическим состоянием», а воробьи, услышав сигнал ласточек, учитывают его как сигнал опасности (разумные способности – научение), которого ласточки им и не дают. К антропоморфной оценке совместных «танцев» птиц (например, сравнении танца журавлей с мазуркой) В.А. Вагнер [12] также относился скептически, находя птичьи танцы «бестолковым занятием с прыганием на одном месте». По его наблюдениям, в них нет ни «церемонных» поклонов, ни фигур, ни определенной последовательности движений, – в отличие от мазурки. «Все дело», как полагал В.А. Вагнер, в «избытке энергии», который у одних птиц получает выражение в пении, у других – в «танцах». Самцы, возбуждаемые половым инстинктом более, чем самки, воздействуют на самок отнюдь не возбуждением в них «чувства изящного», а возбуждением «полового чувства» самок того же вида. Самцы некоторых видов птиц занимаются «танцами» и в отсутствии самок. Согласно В.А. Вагнеру, драки самцов одних видов птиц, которые не танцуют; других видов, которые танцуют, но не дерутся; и третьих, производящих «любовные песни», имеют «один и тот же источник и одно биологическое значение»: физиологическую потребность освободиться от возбужденной энергии и передать свое возбуждение самке. В концепции эволюции эмоций В.А. Вагнера [12] млекопитающие проходят те же этапы, что и птицы: рефлексы, эмоциональные состояния и типичные эмоции, из которых одни сочетаются с инстинктами, другие – с разумными способностями. Так, например, многообразные движения, проявляемые хищниками при нападении на добычу, устрашающие звуки, являются следствием высокого напряжения их эмоций и служат примером связи эмоций с инстинктами питания. При этом В.А. Вагнер [12] предлагает ответ на вопрос, часто формулируемый его современниками: как язык человека оказывается связан с генетически более бедным языком млекопитающих, а не с более богатым языком птиц? Согласно В.А. Вагнеру, язык птиц только кажется богаче из-за их пения, но пение, по мнению В.А. Вагнера, не обладает коммуникативным смыслом, поэтому язык высших млекопитающих (сумчатые млекопитающие животные лишены способности издавать голосовые звуки) по звукам не уступает птичьему. У высших млекопитающих к действиям первичного порядка присоединяются разумные способности, и возникает «двусторонние» действия как в биологическом, так и психологическом смысле. Так, например, отбившийся жеребенок прислушивается, ожидая ответа матери; и стадные животные, отбившись от стада, дают о себе знать в ожидании ответных кликов. Если лай чужих собак был вызван воем шакала, то резко меняется и лай всех других собак: к нему присоединяется собачий вой; у собак лай на чужого человека отличается от лая на кошку или собаку. Наследственным в голосе собак В.А. Вагнер полагает только визг и вой, все остальные звуки – приобретенные (одичавшие собаки перестают лаять), подобного мнения придерживался и Чарлз Дарвин [8, 9], который полагал, что собака приобрела способность лаять в результате общения с человеком.
Феномен «страха», согласно В.А. Вагнеру, представляет собой сложное явление: в него, с одной стороны, входят чувства страха, с другой – инстинкт страха – «совокупность унаследованных действий в ответ на соответствующие воздействие среды» (Рис. 1). В начале своего генезиса в страхе трудно различить компоненты чувств и инстинкта, но по мере эволюции дифференциальные признаки становятся все более ясными. При этом под влиянием разумных способностей как инстинкт страха, так и эмоции страха претерпевают ряд перемен. 
Трусость, в определении В.А. Вагнера [12], – более или менее длительный страх перед незнакомыми и недостаточно хорошо знакомыми предметами (в понимании современного психиатра представляется аналогичным понятию фобии у человека). У Вагнера примером трусости служат зайцы, боящиеся всякого незнакомого предмета и избегающие пугал, выставляемых на полях с целью их отгонять. По наблюдениям В.А. Вагнера, именно трусливые животные, познав путем индивидуального опыта безопасность предмета, к которому проявляли трусость, становятся наглыми и злобными; так, зайцы, заметив, что привязанные собаки не могут их преследовать, приближаются к огородам «с неимоверным бесстыдством». Таким образом, трусость под влиянием «разумных способностей» может модифицироваться в «наглость» (последнее свойство является «индивидуально приобретенным»). Аналогичным образом В.А. Вагнер оценивает тигра, который, «являясь трусливым по природе», убедившись, что с человеком нетрудно справиться, становится не только «смелым», но и «наглым». Смелость – эмоция, вырабатывающаяся у животных с определенными признаками по сходным механизмам, подобно тому, как трусость вырабатывается у других животных. Если бы свойства организма (трусость или смелость) не соответствовали требованиям окружающей среды к организму, то естественный отбор эти свойства не удержал. В качестве примера «смелого» животного В.А. Вагнер [12] рассматривает хомяка, который при малейшем поводе «сердито готовится к защите» и смело бросается на врага, включая и человека. При этом по своей «глупости» хомяк не уступает зайцу и даже превосходит его. Смелость и глупость представляют собой такой же видовой признак хомяка, как трусость – зайца. При этом В.А. Вагнер полагает смелость и злобность хомяка «беспредметными» и, поэтому, несопоставимыми с соответствующими «влечениями» не только у человека, но и высших млекопитающих (обезьян или слонов). Модификацией смелости является ярость, а у хищных млекопитающих к ней еще может прибавляться кровожадность. Кровожадность кошек усматривается в том, что они убивают гораздо больше животных, чем это нужно для утоления их голода, а также в их склонности «мучить жертву»3. В.А. Вагнер же рассматривает подобную «кровожадность» как следствие стадии игр, необходимых в периоде раннего развития хищных животных. Конечным этапом эволюции эмоций у высших животных В.А. Вагнер [12], с одной стороны, полагает «злобность, связанную со злопамятностью» – такими способностями обладают лошади и собаки, и эта злобность может регулироваться и подавляться разумными способностями. С другой стороны, В.А. Вагнер отмечает, что высшей формой «модификации страха» является любопытство. Элементарное любопытство наблюдается уже у рыб, у высших животных любопытство представляет собой более сложный феномен. Если у шиншиллы (при ее робости) любопытство «проявляется зря», то, по мере роста разумных способностей у животных по «эволюционной лестнице», любопытство проявляется преимущественно к «заслуживающим того предметам», поскольку «если бы животные не обладали способностью «любопытства», их жизнь превратилась бы в сплошную тревогу» [12]. Предметы, первоначально представлявшиеся опасными, после знакомства с ними перестают вызывать тревогу. Согласно В.А. Вагнеру [12], «потребность избавляться от бесполезной затраты энергии, связанной с тревогой, послужила источником любопытства».
У человека эволюция эмоций и их психологическая природа представляются теми же, что и у высших животных, в этом плане В.А. Вагнер [12] солидарен с Чарлзом Дарвином [8, 9, 19] (только характер этапов эволюции, как уже отмечалось, в концепции В.А. Вагнера иной). Согласно онтогенетической эволюции по В.А. Вагнеру [12], этап рефлексов переходит в этап эмоциональных состояний, затем наблюдается этап сочетания эмоций с инстинктами, после чего – сочетание эмоций с разумными актами. Трансформации эмоций у человека, согласно В.А. Вагнеру [12, 20], несколько отличаются от вышеописанных трансформаций эмоций у животных. Так, если у животных инстинкт страха, модифицируясь под влиянием разумных способностей, вначале приводит к наследственной боязливости, в которой инстинктивная природа преобладает над разумной, далее следует осторожность, с меньшим участием инстинктов и большим – разумных способностей, затем следует подозрительность с еще большим участием разумных способностей, и, наконец, недоверчивость (при этом все же инстинктивная часть в психике животных преобладает при всех «модификациях» страха). У человека процесс идет еще дальше, все с большим участием разумных способностей. Так, согласно В.А. Вагнеру [20], страх человека перед человеком обуславливается примерно наполовину инстинктами, наполовину – разумными способностями4, затем формируется страх общественного мнения (доля разумных способностей при этом несколько увеличивается), за этим следует страх совести, с последующими модификациями в страх смерти и страх всего нового, с каждым последующим этапом доля инстинктов уменьшается, доля разумных способностей – нарастает.
Особой важностью для понимания эволюции эмоций у человека и животных обладает феномен «языка». В концепции В.А. Вагнера [12] первый этап в эволюции языка человека – издавание голосовых звуков, представляющих собой «только физиологический разряд возбужденной энергии», «упражнение голосовых органов идет не для внешней среды» (в этом сходство с птенцами). На втором этапе эмоциональные состояния сочетаются с определенными инстинктами (как и у высших животных). Со второго полугодия жизни ребенок начинает подражать шумам и голосам окружающих людей, так и у некоторых высших животных наблюдается способность к механическому подражанию (у некоторых видов попугаев – в течение всей жизни). При этом В.А. Вагнер [12] отрицает стремление детей научиться языку и «языковое творчество» у детей. Этот этап эволюции языка у человека соответствует периоду «болтовни» у молодых птиц [22] и «гомона» молодых зверей. У животных при этом происходит отбор «наследственно-фиксированного», у высших животных – еще и ассоциация звуков с индивидуальным поведением, а у человека – общественное воздействие и «целепонимательное» научение, при котором обучаемый на этом этапе в состоянии овладеть языком любой национальности. Третий этап эволюции языка ребенка – сочетание эмоциональных состояний, отражаемых в голосовых звуках, с разумными способностями. Инстинктивное подражание ребенка аналогично подражанию высших животных. «Элементы разумных способностей, играющие у животных очень ограниченную роль, у человека превращаются в могучий фактор эволюции, и в фактор эволюции языка в частности» [12]. В.А. Вагнер утверждал, что «человек понимает, что и для чего он говорит другому человеку, животное этого не понимает». Прогресс в эволюции речи, по 
В.А. Вагнеру, построен на принципе «сохранения энергии говорящего и слушающего» путем максимальной точности и краткости речи. Первоначально язык у человека, как и у животных, служит для выражения эмоционального состояния, и лишь потом становится орудием для спокойной передачи мыслей и переживаний. С точки зрения 
В.А. Вагнера, у животных язык (мимика и жесты) и индивидуально, и «социологически» бывает полезен только как средство общения между собой, у человека язык, мимика и жесты обслуживают не только полезные задачи, но и задачи, выгодные для данного лица, но вредные для жизни общественной: симуляции горя и радости, привязанности, любви, энтузиазма.
Чарлз Дарвин [8, 9, 19] полагал, что музыкальное искусство явилось плодом не естественного, а полового отбора, и голосовое пение возникло до начала членораздельной речи. В.А. Вагнер, исходя из сравнительной психологии животных, утверждал, что в последнем Чарлз Дарвин заблуждался, поскольку у животных голосовой звук был первоначально только криком, а песней (музыкой) голосовые звуки явились позднее, начиная только с птиц и млекопитающих (обезьян). Но эволюция музыки обязана половому отбору. При этом В.А. Вагнер [12] отмечал, что музыка «в определенной своей части» возникла как дополнение к языку «повышенного волнения». Человеку мало слов, чтобы разрешить свое возбуждение, и он переходит от речи к речитативу, а от речитатива – к песне.
У животных, согласно В.А. Вагнеру, типические эмоции стоят в строгом соответствии к требованиям жизни и всегда им биологически полезны как в области психологии питания, так и в области размножения и самосохранения. У человека бывает полезна одна категория эмоций, причем эмоции, в отличие от животных, у человека могут интенсифицировать работу разумных способностей. Для наглядного примера В.А. Вагнер приводит сопоставление описаний путешествий знаменитого английского натуралиста Чарлза Дарвина на корабле «Бигль» [23] и знаменитого русского писателя Ильи Александровича Гончарова – на фрегате «Паллада» [24]. При том, что оба путешественника были людьми умными и талантливыми [12], для Чарлза Дарвина понимание природы служило источником глубоких чувств (при том, что стиль натуралиста уступал литературному стилю русского писателя), для Ивана Александровича Гончарова (хотя и блестящего стилиста в литературе), как и для других людей его круга, – описания природы представляли «скучную риторику». Область применения эмоций к природе, как замечал 
В.А. Вагнер5, у Дарвина «огромная и разносторонняя», у Гончарова – «односторонняя и бедная». Так, например, И.А. Гончаров [24] уже в начале своей книги пишет: «А море? И оно обыкновенно во всех видах, бурное или неподвижное, и небо тоже, полуденное, вечернее, ночное, с разбросанными, как песок, звездами. Все так обыкновенно, все так должно быть. Напротив, я уехал от чудес: в тропиках их нет. Там все одинаково, все просто». Чарлз Дарвин [23], в первой главе, отражая эмоции, охватившие его от впечатлений в Бразилии, отмечает, что «едва ли человек, побывавший в роще из кокосовых пальм, куда попал прямо с моря, и притом впервые в жизни, может судить о чем-либо, – настолько он полон переживаемым счастьем… День прошел восхитительно. Но и это слово само по себе слишком слабо, чтобы выразить чувства натуралиста, впервые бродящего в одиночестве в бразильском лесу. Изящество трав, невиданные паразитные растения, красота цветов…» Впоследствии детальные наблюдения и суждения о фауне и флоре посещенных за время путешествия земель и стран позволят глубоко эмоционально затронутому новыми впечатлениями Чарлзу Дарвину создать эволюционную теорию. 
Согласно В.А. Вагнеру [12], у человека эволюционная связь между эмоциями страха и любопытства, в отличие от животных, не так очевидна, любопытство у человека проявляется разумными действиями и выступает как самостоятельная способность. Эмоция «смелости» животных у человека превращается в мужество, а затем в героизм и самопожертвование. Подобные модификации эмоций делают отношение людей к явлениям окружающей их среды более разносторонним, реакции – более точными. 
Ко второй категории эмоций: «симулированных», «поддельных», – относятся, по В.А. Вагнеру, те эмоции, которые полезны только симулянту, но вредны для окружающих. 
И, наконец, к третьей категории В.А. Вагнер [12] относит эмоции потенциально и полезные, и вредные, как в индивидуальном, так и в социальном отношении. В современной эволюционной психологии и психиатрии эволюционную значимость всех «эмоций» у человека – иначе бы они не сохранились в процессе естественного отбора – подчеркивал R. Nesse [25], а некоторые эволюционисты [6, 26] отмечали возможность эволюционного преимущества индивидуумов с «симулированными» эмоциями, поскольку «халявщики» (обманщики) могут вытеснить «альтруистов» («реципрокаторов») из популяционного пула. 
Подход Вагнера к феноменам по принципу «полезности» и «вредности» нашел отражение и в его выделении трех типов личности у человека6. Вагнер выделяет рассудочный тип людей (тип А, наследственно обусловленный), при котором участие субкортикальных центров при передаче возбуждения от органов чувств минимально, такой тип не вызовет массового энтузиазма, но и не сделает крупных ошибок, «не вовлечет на заведомо ложный путь». Он содействует прогрессивной эволюции в научной области и общественной деятельности, но в области художественного творчества его роль ничтожна. Второй тип (тип B, также наследственный), при котором структура мозга может быть названа эмоциональной (участие кортикальных центров в реакциях минимально), порождает страстную деятельность, «героев и энтузиастов», создает массовые движения, может вершить «великие дела и великие преступления». Люди этого типа говорят языком чувств, языком эмоции, для всех одинаково близким. В научной области эмоциональный тип часто оказывается более вреден, чем полезен. В общественной деятельности в одних обстоятельствах может быть вреден, в других – полезен, то же касается и художественного творчества (в качестве характерного примера «эмоционального» типа В.А. Вагнер рассматривал Федора Михайловича Достоевского). Третьим типом (тип С), согласно В.А. Вагнеру [12], очень редким, являются люди с одинаковым развитием кортикальных и субкортикальных путей. Эти люди ведут к прогрессу кратчайшим путем. Примером такого типа в науке В.А. Вагнер находил Жана-Баптиста Ламарка, а в художественной деятельности – Иоганна Вольфганга Гете. 
При этом В.А. Вагнер [20], полемизируя с метафизическими утверждениями популярного в то время французского историка религии и философа E. Renan’а [29, 30] о том, что природа «заботится о достижении высших результатов путем пожертвования «низшими» индивидуальностями»7, обращал внимание на тот факт, что «природа ничем не озабочена, ни к чему не стремится и никаких жертв не приносит. Обитатели земли сами о себе заботятся, как умеют, и как могут». Одни организмы «прокладывают себе путь в жизни» путем приспособлений «прогрессивного» характера, другие – «регрессивного», и это «регрессивное» приспособление не мешает его представителям быть «очень стойкими в борьбе за существование». В.А. Вагнер [20] полагал, что «регрессивное» развитие в природе играет роль не менее мощную, чем «прогрессивное». Следует отметить, что известный отечественный биолог-эволюционист А.Н. Северцов [21] относил «регрессивное» развитие паразитических видов (идущее по пути морфологического и функционального упрощения) к «биологически прогрессивным», поскольку оно улучшает адаптацию и выживаемость этих видов. Биологический прогресс, в целом, по А.Н. Северцову [31], характеризуется: 1) численным увеличением особей данной систематической группы, 2) прогрессирующим расселением, 3) возрастающим многообразием форм (подвидов, видов). По таким критериям биологического прогресса одним из наиболее «приспособленных» классов животных являются, по мнению советского зоолога А.А. Парамонова [32], «поразительно успешные» нематоды, или круглые черви, которые, с включением как их свободно живущих, так и паразитических форм занимают все биотопы (среды жизни) нашей планеты, паразитические формы нематод обитают как в органах растений, так животных и человека, паразитируют в паразитических организмах, а паразитируя на птицах, оказываются «покорителями» воздушной среды, в которой могут переноситься ветром и сами вместе с их яйцами; «биосфера в целом – это среда жизни нематод» [32]. 
В.А. Вагнер [20], в отличие от французского философа и историка религии E. Renan [29, 30], полагал, что решающая роль разума в прогрессивном развитии человеческой культуры – только обманчивое явление, разум вообще не играет такой роли, а когда и играет, то роль его в развитии культуры очень ограничена. Роль разумных способностей ограничивает биологическая наследственность – наследственные структуры головного мозга человека – и социальная среда, или «социальная наследственность». Не только целое общество, но и отдельный индивидуум могут обладать в одной области научным знанием, в другой – метафизическим, в третьей – фетишистским8. Такого народа на земле, у которого миропонимание было бы научно-позитивным, пока не наблюдалось, у большинства народов миропонимание представляет собой «смесь неясных отрывочных взглядов». В.А. Вагнер [20], вслед за О. Контом [33], находил, что миропонимание ребенка является «фетишистским» (эгоцентричным, в детском мышлении причина явлений смешивается с чьим-то умыслом), и утверждал, этот фетишизм обусловлен биологически; метафизическое миропонимание в периоде полового созревания, по В.А. Вагнеру, является частично инстинктивным (т.е. биологическим); хотя миллионы людей живут в этом периоде, не чувствуя потребности ставить вопросы о миропонимании, в определенных общественных группах эти вопросы поднимаются (таким образом, в метафизическом миропонимании присутствует и отчетливый социальный аспект), молодые люди начинают искать ответы в разных областях научного знания или занимаются «умствованиями». 
Инстинкты могут оказаться неподходящими для условий новой внешней среды, а разумные решения могут быть ошибочными. Законы биологии нужно знать, чтобы в некоторых случаях бороться с ними. История культуры, по В.А. Вагнеру [20], и представляет собой, по большей части, борьбу с законами биологии. В заключение отметим, что и Чарлз Дарвин [34-36], в отличие от В.А. Вагнера, еще незнакомый с законами генетики и придерживающийся положения Ж.-Б. Ламарка [37, 38] о наследуемости приобретенных признаков, хотя и делал акцент на «прогрессивном» ходе эволюции с усложнением и специализацией органов, также отмечал и два другие пути эволюции: c длительным сохранением прежней организации при простых требованиях внешней среды, поскольку «высокая» организация при них оказывается «вредной»; и с «упрощением» организации организма, также позволяющему лучше приспособиться к существованию.



Информация об авторе  

Пятницкий Николай Юрьевич, кандидат медицинских наук,  ведущий научный сотрудник отдела медицинской психологии ФГБНУ «Научный центр психического здоровья», Москва, Россия 
ORCID ID 0000-0002-2413-8544
E-mail: piatnits09@mail.ru
Information about the author
Nikolay Yu. Pyatnitskiy, MD, PhD, Cand. of Sci. (Med.), Leading scientific worker of Medical Psychology Department, FSBSI “Mental Health Research Centre”, Moscow, Russia 
ORCID ID 0000-0002-2413-8544
 E-mail: piatnits09@mail.ru

Дата  поступления: 12.12.2024
Received: 12.12.2024

Принята к печати: 2.02.2025
Accepted: 02.02.2025

Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
The author declares no conflicts of interest.