Психиатрия Психиатрия и психофармакотерапия им. П.Б. Ганнушкина
№03 2025

Evolutionary interpretations of "nutrition behavior": concepts of V.A. Wagner

N.Yu. Pyatnitskiy 
FSBSI «Mental Health Research Center», Moscow, Russia

Abstract
According to the evolutionary concept of V.A. Wagner, emotions can only be observed in vertebrates, while rational abilities arise in invertebrates, at the level when the animal psyche is still very elementary and instincts can be quite simple. V.A. Wagner assumed that the evolution of mental abilities does not occur in a linear order (reflex - instinct - reason, or reflex - reason - instinct), but through differentiation: from the reflex in one direction - instincts, and in the other - abilities of the rational type. In animals, in the psychology of nutrition, V.A. Wagner distinguished two essential aspects: 1) the search for food, the preparation of its reserves and migrations in connection with nutrition; 2) mastering the prey. The greatest diversity in the search for food and its composition is achieved in higher vertebrates. In mammals and birds, in addition to instincts and rational abilities, emotions also participate in the search for food. After the "search for food", the second key aspect of the psychology of nutrition in the concept of V.A. Wagner is "mastering the prey". In the process of mastering the prey in animals, V.A. Wagner distinguished: attacking the prey without the ability to take measures that guarantee the success of the attack; waiting for the prey, as a technique that ensures success in mastering it; sneaking up on it and pursuing the prey, as a further adaptation along this path; the ability to organize temporary aggregations in order to master the prey, which is beyond the strength of one individual of a given species. At the same time, the highest form of mastering the prey in animals in terms of its psychological complexity is the ability to "form temporary aggregations of individuals of the same species". In humans, according to V.A. Wagner, in their biological basis, the techniques of "mastering the prey" remain the same as in animals, although there are quantitative and qualitative differences due to the fact that rational abilities not only "serve" instincts, but also modify them, facilitating their differentiation and transformation. Just as in animals, in humans the psychology of nutrition during the "capture of prey" can be reduced to waiting, sneaking up, pursuing prey and forming temporary aggregations with the purpose of capturing prey that is beyond the strength of one person. According to V.A. Wagner, "waiting for prey" in humans did not lose its biological character when its objects were no longer animals or food objects, but "money and people". The methods of waiting became immeasurably more complex, and the telegraph and telephone came to their aid. "Sneaking up" remained "hunting", but refined, "diplomatic" forms of this method also developed. "Pursuit" began to be carried out by entire organizations of various purposes, and it turned out that the "higher the culture", the more sophisticated the pursuit. According to V.A. Wagner, there is a continuous connection and genetic relationship between the initial and final moments of the evolution of prey acquisition techniques, and at the peak of cultural evolution, biological factors of behavior in the psychology of nutrition remain “in all their integrity.”
Key words: evolutionary psychiatry, comparative psychology, psychology of nutrition behavior, nutrition instinct, V.A. Wagner.
For citation: N.Yu. Pyatnitskiy. Evolutionary interpretations of "nutrition behavior": concepts of V.A. Wagner. Psychiatry and psychopharmacotherapy. 2025; 3: 62–70. DOI: 10.62202/2075-1761-2025-27-3-62­-70

…оказалось, что психиатры не знают психических «норм».
W. Janzarik.
Темы и тенденции немецкоязычной психиатрии, 1974

Эволюционный подход к пониманию психологии питания на основе инстинкта питания, разработанный основателем отечественной сравнительной психологии В.А. Вагнером, является практически неизвестным отечественному психиатру, несмотря на то, что ряд вагнеровских интерпретаций и сопоставлений пищевого поведения у животных и человека представляется весьма актуальным, не уступая по оригинальности и емкости аналогий современным эволюционным интерпретациям нормального и аномального человеческого поведения [1-6].
Согласно эволюционной концепции В.А. Вагнера [7], эмоции могут наблюдаться только у позвоночных животных, в то время как разумные способности возникают уже у беспозвоночных, на том уровне, когда психика животных еще очень элементарна и инстинкты могут быть достаточно простыми. У Герберта Спенсера [8] в теории эволюции инстинкты, развиваясь «все выше и выше» и, достигая высшей степени сложности, переходят в разумные способности, теряя свой автоматический характер, при этом предполагается, что разумные способности позволяют даже сопоставлять противоречивые инстинкты и произвольно устанавливать целесообразный порядок деятельности инстинктов. Роль разумных способностей даже у высших позвоночных животных в концепции В.А. Вагнера [7] – «роль фактора, способного лишь обслуживать одни инстинкты и угнетать другие». А у беспозвоночных разумные способности являются дополнением «предельной простоты» к элементарным инстинктам. Следует отметить, что В.А. Вагнер [7] отделял себя от современных ему представителей «классической» школы зоопсихологов  [10-13], которые полагали, что уже членистоногие (в первую очередь, общественные насекомые), обладают очень развитыми и сложными умственными способностями, и могут «наблюдать, сравнивать, делать умозаключения и общаться между собой путем передачи представлений» [7]. Так, например, В. Вундт [14] утверждал, что у общественных насекомых – муравьев, термитов, пчел – существует язык, свидетельствующий о высоком уровне их психического развития.
В отличие от Чарлза Дарвина [15-17], Герберта Спенсера [8, 18], Дж. Роменса [10], Дж. Льюиса [19], В.А. Вагнер [7] предполагал эволюцию психических способностей не в линейном порядке (рефлекс – инстинкт – разум [15-17, 2, 10], или рефлекс – разум – инстинкт [19]), а «путем дифференцировки: от рефлекса в одну сторону – инстинкты, а в другую – способности разумного типа» (Рис. 1).



В качестве наглядного примера эволюции разумных способностей у беспозвоночных В.А. Вагнер [7] приводит обстоятельства «путешествия за пищей» (листьями травянистого растения) жука кравчика-головача (Lethrus apterus, из семейства навозников). Его движение из норы к пище – акт чисто инстинктивный, как и возвращение в норку, пятясь назад. Но дорога назад не совпадает с дорогой от норы к пище, на траекторию влияют встреченные на пути помехи, достичь норы жуку позволяет разумная способность – топографическая память, не обладай он ею, жук не мог бы вернуться в норку. Память, по В.А. Вагнеру [7], является «необходимым дополнением» к деятельности инстинкта передвижения к пище и обратно. Гипотеза «условных» [20], или «сочетательных» [21] рефлексов «не срабатывает», поскольку жук «уже с первого раза обладает способностью к запоминанию» [7]. Подобной же, и еще лучшей, топографической памятью обладают хищные мухи и стрекозы (возвращающиеся, поймав или не поймав добычу, уже головой вперед на прежнее место), хотя при этом топографическая память у них чрезвычайно неустойчива: так, например, встреча с другой стрекозой вызывает у насекомого новые инстинкты, заставляя забыть о «месте охоты» и возвращаться на иное место. Согласно В.А. Вагнеру [7], топографическая память – явление из категории «разумных» способностей – в эволюционном аспекте «неясно отчленена» от рефлекторной деятельности («безусловный» рефлекс) и от инстинкта («врожденное знание» [22]). Эволюция топографической памяти у животных с сегментарной нервной системой ведет к расширению территории деятельности, дифференцировке приемов запоминания и к большей прочности самого запоминания, чему примером служат приемы запоминания расположения гнезд осами и шмелями (обладающими «чувством направления»). При этом шмели запоминают только путь для вылета и не могут усвоить отношения между путем отлета и путем возвращения («блуждания» при возвращении). У ос В.А. Вагнер [7], наблюдая многократные прилеты к месту нахождения добычи уже после того, как последний кусок был взят, выделил феномен «запоминания отрицательного характера» (о том, что пищи более нет), который нуждается в большем числе повторных действий, чем запоминание «положительное» (места нахождения пищи). В связи с предметной памятью у членистоногих, и, в особенности, у общественных насекомых, описывается способность «узнавать своих». По наблюдениям В.А. Вагнера [7], у шмелей эта способность оказались неизменной и устойчивой лишь в отношениях маток разных семей друг с другом – их встречи в одном гнезде вели за собой упорные бои, заканчивающиеся смертью одной из сторон. У рабочих шмелей способность различать своих от чужих своего вида оказалась развита меньше, причем в неволе она бывает различна и у особей одной и той же семьи. Чем дольше подсаживаемые шмели были «обезматочены», тем легче удавалось соединение. При этом подсаженный шмель мог встретить отпор со стороны только одной группы членов «семьи», в то время как остальные шмели не узнавали в нем «чужой» особи. Способность различать своих от чужих оказалась наиболее развита у рабочих шмелей первых кладок (мелких и редко покидающих гнездо) и у старых самок. Особи, являвшиеся наиболее «ревнивыми» хранителями своего гнезда, являлись и самыми «неподатливыми» при пересадке в чужое гнездо: при отсутствии возможности улететь они держались особняком, в то время как другие шмели, если не встречали сопротивления, легко входили в чужую семью, третьи оставались на чужих сотах, даже если на них нападали хозяева. Чаще пребывание в гнезде в течение одних суток уже делает шмелей «своими», что, впрочем, не гарантирует полностью от последующих нападений самок. Если паразитическому шмелю-«кукушке» удавалось ускользнуть при проникновении в гнездо от встречи с самкой и с рабочими шмелями, забравшись хотя бы на одну ночь под соты, то он уже считался «своим» и проводил время рядом с самкой без риска подвергнуться нападению. Чем дальше друг от друга виды шмелей, тем враждебнее их отношения внутри одного гнезда. Способность отличать своих от чужих осуществляется у шмелей и у других общественных насекомых, как подчеркивал В.А. Вагнер [7], в первую очередь, за счет «тактильного обоняния», что представляет существенную разницу с аналогичной способностью у позвоночных животных. Позднее энтомологи установили, что одним из определяющих факторов поведения общественных насекомых являются феромоны, так, например, выделение царицей медоносных пчел кетодеценовой кислоты из верхнечелюстных желез формирует вокруг нее «свиту» из рабочих пчел, точно такая же «свита» из пчел образуется и вокруг ватного тампона с кетодеценовой кислотой [23]. Когда живых муравьев смазывали вытяжкой из муравьиных трупов, рабочие муравьи выносили их из муравейника, не обращая внимания на сопротивление «живых трупов» до тех пор, пока трупный запах не выветривался.
В.А. Вагнер [7] отрицал у членистоногих и даже «высших» общественных насекомых существование способности к научению ни путем индивидуального опыта, ни путем подражания, а перемены в поведении и действиях молодых и взрослых пауков объяснял только «сменой инстинктов» и анатомо-физиологическими возрастными изменениями. Последующие исследования поведения общественных насекомых (в частности, пчел и муравьев) [9, 23], однако, показали, что, хотя у насекомых и преобладают «врожденные элементы поведения» – инстинкты (так, например, преимущественно инстинктивной оказалась даже способность расшифровывать «танцы» у пчел), они способны к обучению (с опытом пчелы точнее указывают своим танцем расстояние до объекта ) и к образованию условных рефлексов. Причем у медоносной пчелы условные рефлексы могут образовываться сразу, при единственном сочетании безусловного стимула (пищи) с условным (цвет, форма, расположение предметов, запахи), так, например, в эксперименте оказалось возможным обучить пчел прилетать на кормушку в определенное время суток. Муравьи способны так же быстро, как и крысы, находить правильный путь в запутанных лабиринтах. Они демонстрируют разницу в своих «способностях»: есть «сообразительные» и довольно «тупые», при том, что основную массу составляют «середняки». Хотя поведение общественных насекомых при поисках корма, в основном, врожденное, приспособление к определенной местности и конкретной пище происходит путем приобретения «индивидуального опыта». В формировании социального поведения муравьев, как оказалось, важную роль играют механизмы «импринтинга» (обычно описываемые у «высших» позвоночных животных, птиц и млекопитающих). Так, например, в эксперименте обыкновенные лесные муравьи, первые две недели содержавшиеся с куколками волосистого лесного муравьи F. Lugubris, считали своим его расплод, а своих куколок пожирали. Импринтинг у муравьев участвует в формировании заботы о потомстве: если рабочих обыкновенного лесного муравья содержать первые три недели без расплода, то они перестают заботиться о куколках и бросают их на произвол судьбы. Эксперименты отечественных энтомологов установили у пчел способности к элементарным обобщениям (пчелы после 15 попыток переставали прилетать на кормушку с карточкой красного цвета, сочетающуюся с отсутствием пищи) и «инвариантному» опознаванию фигур и предметов [23]. Высшим интеллектуальным достижением среди животных считается использование простейших «орудий». Оказалось, что ряд примеров использования «орудий» существует и у некоторых видов общественных насекомых. Так, например, рабочие завезенного в США дернового муравья Tetramorium caespitum охотятся на пчел-галиктов, бомбардируя их гнезда мелкими камешками, тем самым заставляя пчелу выйти из норки [23].
Согласно концепции эволюции разумных способностей В.А. Вагнера [7], топографическая память позвоночных животных аналогична (но не тождественна) топографической памяти членистоногих, у позвоночных иначе действуют органы чувств и инстинкты, у млекопитающих улучшается предметная память. Известно, что голуби и кошки, увезенные за десятки километров, находят дорогу домой, а многие рыбы инстинктивно возвращаются к местам нереста. Научение у рыб путем повторных действий значительно уступает процессам научения высших позвоночных, с развитием предметной памяти развивается и память ассоциативная (способность к образованию многообразных условных рефлексов). Эволюция инстинктов, по В.А. Вагнеру [7], не стоит в непосредственной связи ни с рефлексами, ни с факторами среды. Следует отметить, что В.А. Вагнер [7, с. 36] полагал, что психический характер ассоциаций у обезьян ничем не отличается от ассоциаций у кошек и собак, при этом у собак, по В.А. Вагнеру [7], ассоциации образуются быстрее, в большем количестве, и бывают более тонкими, сложными и устойчивыми, нежели у обезьян, это ошибочное положение В.А. Вагнера отмечала и современная исследовательница его творчества О.О. Колодкина [25]. Для собак, по В.А. Вагнеру [7], биологически наиболее важными являются органы обоняния, вокруг которых и группируются преимущественно, разумные ассоциации, для обезьян – руки (у кошек это зрение, а у слонов – хобот).
Из высших психических способностей «разумного» типа для высших позвоночных В.А. Вагнер [7] находил характерными: 1) способность ассоциации по сходству, 2) способность к образованию привычек, 3) способность к образованию традиций, 4) способность к подражанию, 5) способность пользоваться орудиями, 6) способность к отвлеченным идеям и логическому мышлению. Интересно, что данные последних исследований энтомологов не исключают способности к образованию «традиций» и подражанию и у высших общественных насекомых, муравьев [9, 23]. 
При этом В.А. Вагнер указывал на то, что инстинктивная способность различать опасных животных у птиц уже не так совершенна, как у насекомых. Так, например, цыплята проявляют «страх» как перед жалящей пчелой, так и крупной мухой. С точки зрения В.А. Вагнера, цыпленок просто принимает этих насекомых за один и тот же предмет (если бы животное обладало способностью отличать подражающую форму от подражаемой, то была бы потеряна польза от мимикрии). Также В.А. Вагнер [7] отрицал у птиц «разумную» способность к подражанию, в его концепции подражание у птиц – только инстинктивное, подражание с целью научиться «биологически полезному» птицам недоступно. Так и у кошек, с точки зрения В.А. Вагнера [7], подражание чисто инстинктивное: в эксперименте к котятам, которые никогда не видели мышей, запускалась мышь, те начинали с ней играть, и мышь всегда после этих игр оставалась живой и невредимой. Когда к котятам по истечении двух месяцев запустили мать, которая на их глазах убивала и съедала мышь, они снова продолжили только играть с мышью. Лишь когда мать сорвала в некоторых местах шкурку мыши, котята начали ее есть, т.е., по В.А. Вагнеру, лишь вкусовое раздражение, а не подражание матери, вызвало у них соответствующую инстинктивную реакцию. С точки зрения В.А. Вагнера, биологический смысл инстинктов, удерживающих семьи хищных животных до определенной поры в совместной жизни, заключается не в необходимости научения приемам охоты, а в охране молодых от ошибок и промахов, источником которых является слабость физических сил и недостаточное развитие способностей, обслуживающих инстинкты. И у лисят, крадущихся за матерью, и у птенцов, вылетающих из гнезда вслед за родителями, речь идет только об инстинктивном подражании, разум лишь дополняет инстинкты на основе индивидуального опыта. Так и у обезьян способность к «разумному» подражанию В.А. Вагнер полагал спорной. У человека, как и у животных, имеется, согласно В.А. Вагнеру [7], три вида памяти: топографическая, предметная и ассоциативная, но у человека роль топографической памяти уменьшается, а ассоциативной возрастает. Акт выжидания добычи у хищных животных представляет собой продукт только одного инстинкта, поэтому он может продолжаться неопределенно долгое время, не вызывая никакого утомления; так, кошка часами может выжидать мышь у норки. Разумный акт кладет предел внимательному ожиданию добычи, вызывая утомление.
Особый интерес для психиатра и клинического психолога представляет проведенное В.А. Вагнером [24] оригинальное сравнение психологии питания у животных и человека. У животных в психологии питания В.А. Вагнер выделял два существенных аспекта: 1) поиски пищи, заготовление ее запасов и миграции в связи с питанием; 2) овладение добычей. При этом явления, сопровождающие поиски пищи, неспособной активно противостоять ее потреблению, у травоядных и трупоядных животных в психологическом отношении не дают ничего нового сверх того, что известно об этих явлениях у хищных животных. Период поиска живой добычи у животных появился не сразу, согласно В.А. Вагнеру [24], ему предшествовал длительный период «ожидания ее подвоза», как у растений (как, например, это происходит у низко организованных актиний, относящихся к кишечнополостным животным). Даже у более высокоорганизованных трубчатых червей, ведущих неподвижный образ жизни, психология питания сводится к пассивному «ожиданию добычи». Но есть черви, которые ее ищут, причем обычно с помощью какого-либо одного органа чувств, чаще – осязания. Собирание предметов пищи у дождевого червя обусловливается как инстинктом питания, так и инстинктом самосохранения: стремление укрыться в нору, чтобы избежать нападения многочисленных врагов, также побуждает червя утаскивать с собою в нору предметы питания. Характерная особенность в пищевой деятельности дождевых червей, по В.А. Вагнеру, – огромная затрата энергии для достижения минимальных результатов. Неопределенность в поисках пищи (дождевые черви бродят, кружатся на месте, возвращаются назад) стоит в связи с неопределенностью ее состава. Пауки питаются самой разнообразной пищей: от червей до ящериц, этот факт В.А. Вагнер [24] объясняет их неспособностью различать предметы питания. Насекомые, обладающие более совершенными органами чувств, обладают и специальными инстинктами в выборе пищи, причем специализация может доходить до питания только одним родом пищи: растением или животным, так, например, происходит выбор пищи для личинок у ос, руководствующихся при этом зрением. Рыбы, в большинстве своем, питаются рыбами же, безразлично какими, лишь бы можно было справиться с добычей. Как правило, животные держатся там, где находят подходящий для себя корм. Наибольшего разнообразия поиски пищи и ее состав достигают у высших позвоночных животных, хотя некоторые из них, например муравьеды, отличаются как «бедным» поиском пищи, так и однообразием ее состава: «бродят зря» и набредают на объекты питания чисто случайно. Но высшие представители птиц и млекопитающих в поисках пищи руководствуются одновременно несколькими органами чувств: зрением, слухом, обонянием. При этом они ищут разную пищу в разных местах и разными приемами. Так, медведи питаются и животной пищей, и ягодами, на зверей нападают одними приемами, на насекомых – другими. Еще разнообразнее оказываются поиски пищи у обезьян. Очень важно в связи с питанием возникновение у животных способности устанавливать ассоциацию по смежности; так, и олени, и макаки способны двигаться к месту приема пищи по сигналу. У млекопитающих и птиц в поисках пищи, помимо инстинктов и разумных способностей, еще участвуют и эмоции (проявляющиеся во вне позами и движениями, причем проявление эмоции бывает выраженно совершенно определенно как у встревоженного волка, так и у обеспокоенного дрозда). Некоторые высшие млекопитающие способны сберегать пищу и собирать ее запасы: так, тигры возвращаются за остатком добычи, которую не могут употребить за один раз, кошки прячут ее и т.д. Белки собирают запасы орехов на зиму, зарывая их в землю, но делают это чисто инстинктивно. К общему инстинкту питания может присоединяться инстинкт собирать пищу на определенное время года (так и хомяки собирают значительные запасы пищи на зимние месяцы).
Дальнейший шаг в эволюции инстинкта питания – присоединение к нему участия разумных способностей. По наблюдениям В.А. Вагнера [24], песцы принимают сложные меры для сбережения запасов пищи и запоминают дорогу к своим «складам» (белка часто «забывает», куда спрятала орехи, и нередко находит их случайно, руководствуясь обонянием).
Миграции в связи с психологией питания, по-видимому, наблюдаются уже у насекомых (как виды некоторых тропических бабочек, так и стрекозы могут собираться в стаи для дальних перелетов). Однако В.А. Вагнер старается не отождествлять миграции членистоногих с миграциями позвоночных, поскольку «психология таких агрегаций у членистоногих остается непонятной». У позвоночных животных миграции в связи с питанием наблюдаются как с известной регулярностью, так и спорадически. При этом миграции, руководимые инстинктами, при сильном возбуждении одного из инстинктов – питания, размножения, самосохранения – угнетают разумные способности. Так, луговые мыши и белки при массовых переселениях в Сибири не обращают внимание на хищных зверей и птиц, их преследующих.
Человек, в отличие от животных, уже на низших ступенях своей эволюции ищет пищу и передает свои знания потомству. Поиск пищи и ее состав в первобытных племенах с «бродячим» образом жизни менялся с переходом на «оседлый» образ жизни. Возникало скотоводство и земледелие, разумные способности получали все большее и большее приложение (обработка почвы, одомашнивание животных, окультуривание растений). При меньшей затрате труда удовлетворялось большее число потребностей, возрастала обеспеченность существования. Но поиски пищи приводили и к «негативным» последствиям: открытию одурманивающих и опьяняющих средств. 
После «поиска пищи» второй ключевой аспект психологии питания в концепции В.А. Вагнера [24] – овладение добычей. В процессе овладения добычей у животных В.А. Вагнер различал: 
1) нападение на добычу без способности принимать меры, гарантирующие успех нападения;
2) выжидание добычи, как прием, обеспечивающий успех в овладении ею;
3) подкрадывание к ней и
4) преследование добычи, как дальнейшее приспособление на этом пути;
5) способность организовывать временные агрегации, чтобы овладеть добычей, непосильной для одной особи данного вида.
Как подчеркивал В.А. Вагнер [24], при биологической сходности каждой из этих способностей на разных ступенях эволюции животных, по степени психологической сложности каждая способность может значительно различаться. Элементарные формы большинства способностей могут проявляться уже на низких ступенях эволюции, при низком общем уровне развития психических способностей; сложные формы наблюдаются на высших формах эволюции. Так, нападение на добычу «без способности принимать меры» преобладает на низших ступенях животного царства. Кузнечик набрасывается на случайно встреченную цикаду, жужелица – на гусениц. Бывает, что возле «добычи» собирается несколько особей того же вида хищников, например, несколько жужелиц возле земляного червя, но такое сборище хищников не имеет ничего общего, согласно В.А. Вагнеру [24], с агрегацией хищников из высших животных, у жужелиц сборище только случайно, как скопление насекомых на трупах мелких зверьков. Этот прием овладения добычей часто наблюдается не только у позвоночных, но и у позвоночных, вплоть до низших млекопитающих. У высших животных уже наблюдаются приемы, обеспечивающие успех нападения на добычу: 
1) выжидание и 2) подкрадывание. Выжидание, по В.А. Вагнеру [24], бывает пассивным – «беспредметным» и активным – «предметным». При пассивном хищник выжидает добычу, которую еще не обнаружил, так, например, ведут себя некоторые виды пиявок, выжидающие добычу в неподвижных позах до ее появления и приближения. Выжидание у пауков отличается от выжидания у червей тем, что некоторые виды пауков изготавливают «тенета». У насекомых наблюдается как пассивное (личинка муравьиного льва  устраивает ловушку в виде воронки, еще не обнаружив добычи), так и активное, «предметное». Североафриканский жук Drile de Mauritanie, найдя раковину моллюска, залезает на нее и ждет, когда моллюск откроет крышку. У рыб выжидание, преимущественно, остается беспредметным, одни набрасываются на добычу, прячась в водорослях, другие – под корягами. У земноводных встречается как беспредметное, так и предметное выжидание (жаба, заметившая насекомое), у пресмыкающихся – предметное. С точки зрения В.А. Вагнера [24], предельного развития выжидание достигает у птиц и млекопитающих. У них в выжидании принимает участие как инстинкт, так и разумные способности (внимание), но последние представлены очень элементарно. Более сложным приспособлением является подкрадывание к добыче. Пауки и насекомые, как полагал В.А. Вагнер, обнаруживают добычу, только когда она движется, часто и добыча обладает такими же несовершенными органами чувств и реагирует на хищника лишь при его движении. Поэтому первичными формами подкрадывания оказываются «формы замедленного движения»: такие действия, которые вследствие их медленности не были бы заметны жертве. Так действуют хищные мухи, поджидая свою добычу (другие виды мух) на остатках коровьего помета. Медленное приближение к добыче у таких мух до расстояния, делающего нападение возможным, чисто инстинктивное, об «обучении» здесь речи не идет, «подкрадывание» у рыб с внешней стороны напоминает «подкрадывание» у насекомых, однако в нем у рыб В.А. Вагнер находил черты участия индивидуального опыта; у земноводных (лягушка-древесница, подкрадывающаяся к мухе) «подкрадывание» чисто инстинктивное. У пресмыкающихся, по В.А. Вагнеру [24], «подкрадывание» уже представляет сложный психологический акт: так, крокодилы, чтобы напасть на сидящих на берегу птиц, отплывают от берега и наблюдают за птицами издалека, затем тихо подплывают и с такой быстротой набрасываются на свои жертвы, что схватывают по несколько птиц, прежде чем те успевают отреагировать и улететь. У млекопитающих «подкрадывание» достигает максимальной степени сложности, они могут использовать различные способы подкрадывания в зависимости от вида добычи, умеют прятаться за предметами, находящимися между ними и добычей (что с особой наглядностью наблюдается у лисиц).
Как выжидание, так и подкрадывание могут закончиться неудачей, тогда выступает другой способ овладения добычей – «преследование». Преследование может осуществляться как при нахождении объекта добычи вне поля зрения хищника (по следу, благодаря обонянию; по слуху), так и «по-зрячему» [24], последний тип является более элементарным и наблюдается типически у высших пресмыкающихся (руководящий орган – зрение). 
Лисица преследует добычу, руководствуясь и органом обоняния, и органом зрения, и органом слуха. При этом в преследовании принимают участие как инстинкты, так и разумные способности (индивидуальный опыт, научение), таков же механизм преследования собаками лисиц или волков. У обезьян В.А. Вагнер участие разумных способностей в добывании пищи находил элементарным и полагал, что дальше «ассоциации по смежности в связи с питанием» они не идут, не являясь «целепонимательными».
Высшей по своей психологической сложности формой овладения добычей у животных является способность «образовывать временные агрегации особей одного вида». По В.А. Вагнеру [24], такие временные агрегации характеризуются двумя признаками: 1) способностью к временному пребыванию особей вместе в качестве постоянного признака их видовой жизни; 2) наличием определенной биологической задачи в области психологии питания, для решения которой эти временные агрегации и создаются (общими усилиями преодолеть непосильное для одной особи сопротивление добычи). В.А. Вагнер находил, что впервые на эволюционной лестнице такая элементарная временная агрегация встречается у рыб: если рыбы случайно сойдутся вместе возле добычи, то осуществляется совместное нападение. Так, например, акулы в одиночку не нападают на кита, но случайно сойдясь вокруг него, «общими силами» совершают нападение. У земноводных и пресмыкающихся, за исключением крокодилов (возникновение агрегаций при самом нападении на добычу), В.А. Вагнер таких способностей не отмечает. В связи с этим представляется интересным привести результаты современных исследований [26] пищевого поведения высших моллюсков. Как оказалось, осьминоги (большой синий осьминог, Octopus cyanea) способны собирать придонных рыб: груперов разных видов (из семейства окуней) и рыб из семейства барабулевых в «банды», которые занимаются групповой «охотой», при этом «руководящую роль» играют осьминоги, а рыбы помогают им с поиском добычи (так что В.А. Вагнер [24] обоснованно говорил веком ранее об участии в процессе добывания пищи у хищных рыб разумных способностей: научения и индивидуального опыта). Осьминога с названными видами рыб объединяет общая «диета»: ракообразные, рыбы и моллюски. Хотя осьминог в охоте и являлся, преимущественно, «лидером», его руководство в группе оказалось не полностью «деспотическим», а «разделяемым», что определялось по соотношению инициальных движений особи, приводящей группу в движение, или, наоборот, «тормозящую» («якорящую») продвижение группы: в «задавании движения группе» из рыб лидировали барабулевые, у которых измеряемое число успешных инициальных движений с ведением группы преобладало над таковым у осьминогов; в «якорении» группы – осьминоги. При этом осьминог проявлял и агрессивно-доминантные действия по отношению к видам рыб, недостаточно активно участвующим в поиске добычи: бил их щупальцем («рукой»), такой «механизм контроля партнера» способствовал лучшему исследованию местности «охоты». Участники не делили добычу – она доставалась тому, кто первый до нее доберется, но, поскольку взаимодействие повторялось, часть улова доставалось рыбам, часть – осьминогу. Такое межвидовое поведение в животном мире описывалось крайне редко (у рыб мурены могут отправляться на поиски добычи вместе с груперами, при этом групер легче находит добычу, мурена – легче добирается до нее, так что агрегация у хищных рыб для добычи пищи в особых случаях может быть намного более сложной, нежели, как полагалось ранее, «элементарной», и даже включать особи разных видов). В.А. Вагнер [24] находил возможным распределение ролей при охоте только у высших позвоночных: некоторых хищных птиц и млекопитающих. До исследования E. Sampaio и соавт. [26] предполагалось, что во временных объединениях «для питания» «осьминог – рыбы» осьминог является «производителем» (producer), а рыбы – «попрошайками» (scrounger), при этом не исключалась и возможность «эксплуатации» осьминога рыбами. В исследовании E. Sampaio и соавт. [26], с точки зрения «экологической функциональности», осьминог для рыб в охоте выполнял роль «специалиста», а рыбы – «проводников» к такому месту обитания добычи, которое осьминог в одиночестве мог и не найти, а рыбы без него не достали бы добычу. Для осьминога рыбы в группе представляли собой «расширение сенсорной системы», позволяющее быстрее исследовать окружающую среду и сэкономить усилия на поиск добычи. При этом осьминог демонстрировал признаки «социальной компетенции» и «социальной когниции», особый интерес представляет и тот факт, что осьминог, считающийся «одиночным» животным и «асоциальным» по отношению к представителям своего вида, обнаружил способность к очень сложной межвидовой социальной жизни при отсутствии опоры на предыдущие аналогичные социальные интеракции внутри своего вида.
Ясно выраженные временные агрегации, образующиеся до нападения на добычу, согласно В.А. Вагнеру [24], наблюдаются у птиц и млекопитающих. Пеликаны стаями около 50 особей ловят рыбу, «помогая друг другу». Волки, отправляясь на охоту стаей, идут в определенном порядке и «добром согласии». Частично эта деятельность волков обусловлена инстинктом, частично – научением и ассоциативной памятью. Важным признаком временных агрегаций является отпадение временных стимулов для агрегации после решения той задачи, ради которой она сформировалась, тогда агрегация распадается. До нападения стаи волков на добычу заметно единство действия, взаимопомощь и «готовность к сотрудничеству». Когда добыча поймана, единство бесследно исчезает. Каждый заботится только о себе и для себя, «при малейшем столкновении интересов готова возникнуть самая свирепая драка» [24]. Исключением из временных агрегаций на почве психологии питания являются стаи диких собак, шакалов и других немногочисленных видов хищников, постоянно или длительно живущих стаями. Для их характеристики В.А. Вагнер обращается к описанию в книге Руаля Амундсена [27] «Южный Полюс» поведения эскимосских собак , заказанных Амундсеном в Гренландии для организации похода на Южный Полюс. Следует отметить, что великий норвежский путешественник и первооткрыватель Южного Полюса обосновывает свой выбор собак в качестве средства транспорта тем, что «собаку можно кормить собакой» и «можно забивать тех, что похуже, на корм тем, что получше» [27]. При этом Р. Амундсен отмечает, с одной стороны, «яркую индивидуальность» каждой полярной собаки, с другой – общность их черт: недовольство своей порцией пищи и склонность украсть кусок у соседа; «любовь давать концерты» – внезапно испускать тоскливый вой, к которому присоединяется вся свора; врожденную драчливость, с привычкой дружно набрасываться на одну собаку, которую избирают в качестве жертвы, и даже ее приканчивать; несмотря на драчливость, многие собаки дружат между собой настолько, что можно говорить о привязанности, они радуются при встрече и печалятся при расставании, дружба всегда сопровождается чувством уважения и страхом перед сильным. Сильный берет на себя роль покровителя и, таким образом, приобретает помощника на случай столкновения с еще более сильным. Выраженность у эскимосских собак инстинкта самосохранения можно проследить и в отношении собаки к человеку, видящей в нем своего благодетеля, ее любовь и преданность, как подчеркивал Р. Амундсен [27], проистекают из того же инстинкта самосохранения: так, Амундсен мог взять кусок мяса изо рта любой своей эскимосской собаки, не опасаясь, что она его укусит, и утверждал, что ее удерживает от этого страх в следующий раз ничего не получить – в отличие от обычной домашней собаки, у которой голод пересиливает страх перед побоями и она огрызается. У ощенившихся эскимосских сук наблюдались случаи поедания чужих щенков.
В.А. Вагнер [24] полагал, что жизнь у полудиких собак в стае представляет жизнь в неустанной грызне друг с другом, из которой выходом кажется «расхождение особей и житье порознь». Но этого не происходит. В.А. Вагнер находил, что есть факторы, делающие постоянное пребывание вместе выгодным для собак, и что это пребывание – скорее, «территориальное» явление: особи связаны друг с другом стремлением находиться в одном месте, а не «стремлением быть друг с другом». В качестве внешне сходного примера В.А. Вагнер приводил безразличные, а порой и драчливые отношения в стаде диких африканских дамарских быков, при том, что быки не могут жить вне стада. Однако, по В.А. Вагнеру, у дамарских быков ссоры не имеют отношения к инстинкту питания, поскольку инстинкт питания не мешает эволюции их «общественности», а в стае полудиких собак как раз инстинкт питания стоит на пути развития общественности, поскольку «нельзя развивать форму жизни, основным признаком которой является грызня». Инстинкт самосохранения играет существенную роль в стае гренландских собак, поскольку им выгодно вместе нападать и защищаться, поэтому естественный отбор сохранил инстинкт, связывающий членов стаи. Все же В.А. Вагнер [24] предполагал, что формирование постоянных агрегаций хищников основано на продлении и удержании естественным отбором тенденции держаться вместе на период «семейной жизни», т.е. является «пережитком одного из инстинктов периода размножения, получившего новое биологическое значение в психологии питания, несмотря на враждебные отношения конкурентов на пищу друг к другу». Поэтому В.А. Вагнер [24] предлагал рассматривать постоянные сообщества хищных животных в качестве только «длительных временных агрегаций на почве психологии питания», полагая, что у нехищных млекопитающих истинные постоянные сообщества возникают в виде стадной жизни на почве инстинкта самосохранения без прямого отношения к «семейной жизни». Британский хирург, эволюционист и социолог W. Trotter [28] выделял у человека и социальных животных особый «стадный» инстинкт, способный видоизменять инстинкты самосохранения, размножения и питания, вопреки которым человек так часто поступает. 
У человека, согласно В.А. Вагнеру [24], в своей биологической основе приемы «овладевания добычей» остаются теми же, что и у животных, хотя присутствуют количественные и качественные отличия за счет того, что разумные способности не только «обслуживают» инстинкты, но и их модифицируют, содействуя их дифференциации и трансформации. У человека, как и у животных, психологию питания при «овладевании добычей» можно свести к выжиданию, подкрадыванию, преследованию добычи и образованию временных агрегаций с целью овладеть добычей, непосильной для одного человека.
В.А. Вагнер [24] обращал внимание на тот факт, что голодные люди стараются скрыть свое голодное состояние (ссылаясь при этом, в том числе, и на описания переживаний голода в романе известного норвежского писателя Кнута Гамсуна «Голод» [29]), и предложил следующую эволюционную интерпретацию этого факта: биологическая психология устанавливает, что слабость (вследствие болезни или старости) вызывает у стадных и нестадных животных отрицательное к себе отношение. У некоторых хищников слабость ведет к преждевременной гибели не от голода, а от своих: они нападают на ослабевшую особь и разрывают ее. Нищета и голодание также в глазах большинства людей является признаком слабости и встречает к себе такое же отрицательное отношение. Слабость эту тщательно скрывают из чувства самосохранения. Так, например, мучающемуся от голода главному герою романа Гамсуна никто не предложил при визите в ратушу карточку для бесплатного обеда, и он не решается сам ее попросить [29]. В дальнейшем же, при неблагоприятных обстоятельствах, когда скрывать нищету и голодание становится невозможно, лучшие из культурных приобретений человека отпадают в порядке, обратном их возникновению, и получается «зверь», подтверждающий, что «он в человеке вовсе и не умирал» [24].
Согласно В.А. Вагнеру [24], «выжидание добычи» у человека не утратило своего биологического характера от того, что добыча стала состоять не из быков или хлебных запасов – хотя и на том уровне выжидать добычу приходилось уже «в кавычках», и когда ее предметами уже не являлись звери или предметы питания, – а когда предметом добычи стали деньги и люди. Приемы выжидания стали неизмеримо сложнее, на помощь им явились телеграф и телефон. Это не мешает, как подчеркивал В.А. Вагнер [24], тем и иным видам «выжидания» в своей основе быть актами инстинктивными, способными проявиться в «хитростях» и «повадках» чисто «животного» характера.
«Подкрадывание» остается «охотничьим», но складываются и утонченные, «дипломатические» формы этого приема.
«Преследование» производится целыми организациями разных назначений, при этом оказывается, что чем «выше культура», тем изощреннее преследование, а чем больше территория, тем оно длительнее.
Образование временных организаций и сообществ для решения вопросов питания, непосильных в одиночку, вылилось в формы, «органически связанные со своими первоисточниками». В.А. Вагнер [24] приводит в пример шулеров, объединяющихся в «союз», чтобы наверняка «обыграть» свою жертву. Весьма наглядной иллюстрацией подобному приему В.А. Вагнер находит картину В.Е. Маковского «Крах банка» (1881), на которой «временная организация охотников до чужого кармана многочисленнее» [24]. В интерпретации В.А. Вагнера на этой картине прекрасно выявлена психология людей, входивших в состав этой организации: волки и овцы с наклонностью волков, но «неумелых и неумных». До тех пор, пока случайная агрегация людей, объединившихся для решения своих «пищевых задач», вела свои дела удовлетворительно, «все шло гладко», участники были довольны друг другом, как стая волков, объединяемая аппетитом на хороший обед. Но как дело доходит до дележа, тут и начинается грызня, сильные обделяют слабых, а при возможности – и «с них самих снимают шкурки». 
Таким образом, согласно В.А. Вагнеру [24], между начальными и конечными моментами эволюции приемов овладевания добычей существует непрерывная связь и генетическое родство, и на вершине культурной эволюции биологические факторы поведения в связи с психологией питания остаются «во всей своей неприкосновенности». Достижения эволюции психологии питания (как психологии размножения и психологии самосохранения) у свободно живущих животных регулируются естественным отбором в борьбе за существование, у человека, помимо естественного отбора, действует искусственный отбор, значительно ослабляющий роль биологического фактора эволюции, в результате чего уклонения от видового психологического типа, систематически устраняемые в случае несоответствия естественным отбором у животных, не устраняются, а продолжают существование и передаются потомству во всем их многообразии.

Информация об авторе
Пятницкий Николай Юрьевич, кандидат медицинских наук, ведущий научный сотрудник отдела медицинской психологии ФГБНУ «Научный центр психического здоровья», Москва, Россия, 
ORCID ID 0000-0002-2413-8544
E-mail:  piatnits09@mail.ru

Information about the author
Nikolay Yu. Pyatnitskiy, MD, PhD, Cand. of Sci. (Med.), Leading scientific worker of Medical Psychology Department, FSBSI “Mental Health Research Centre”, Moscow, Russia, 
ORCID ID 0000-0002-2413-8544
E-mail: piatnits09@mail.ru

Дата поступления: 31.01.2025
Received: 31.01.2025
Принята к печати: 02.06.2025
Accepted: 02.06.2025
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.